Господи, спаси моих детей
(Рассказ описывает реальные события)
Таких весельчаков, как Андрей, редко можно было встретить даже на всём Алтае. Когда он начинал рассказывать о своих пьяных похождениях, об охотничьих или автомобильных приключениях на опасных горных дорогах, то мы, слушавшие его егеря, нет-нет да и валились от неудержимого смеха на землю.
Если дело происходило в палатке, то ей во время его рассказов нередко грозила участь быть сваленной от нашего, то и дело дружно взрывавшегося, хохота.
Мы могли едва не лежать на земле, корчась от смеха, и порою смеялись буквально до слез, но лицо Андрея при этом сохраняло самурайскую невозмутимость. Со спокойствием сфинкса он мог рассказывать такое! Одним словом, это надо было слышать и видеть только вживую.
Мать и отец Андрея были чистокровными русскими, но он с пелёнок рос в окружении детей, не умевших говорить по-русски. Должно быть именно поэтому на алтайском он говорил чище, чем на русском, а по-русски говорил с заметным алтайским акцентом. Прожив в горах почти всю свою жизнь, он перенял у алтайцев их национальные черты характера и их особую манеру выражаться, что придавало его юмору неподражаемый алтайский колорит. Он был единственным егерем среди нас, кто в совершенстве знал все особенности алтайского языка.
Как-то, желая узнать у него, какой же язык является для него родным, я спросил:
— Андрей, а на каком языке ты думаешь: на русском или на алтайском?
— Да то на одном, то на другом, — просто ответил он.
Жена его была чистокровная алтайка. Когда я приходил к нему в гости, то в доме его я почти не слышал русскую речь, все они говорили на алтайском.
На потеху всем нам, Андрею дали коня по кличке Малыш. Малыш был молодой конь, только-только обученный, сильный, резвый, но со своими причудами. Он мог часами исправно и спокойно нести свою лошадиную службу в наших нередких дальних горных переходах, но потом вдруг начинал пугаться и шарахаться от каждого малейшего кустика при дороге. Причём Малыш как-то умудрялся всегда начинать свои выкрутасы неожиданно для седока. Как будто желая усыпить бдительность всадника, Малыш мог полдня идти спокойно и ровно. Но потом вдруг резко приседал на всех четырех ногах, после чего делал огромный прыжок в сторону и начинал нестись со всей своей молодой прыти сам не зная куда! При этом он безумно выкатывал на лоб свои побелевшие от одного только ему ведомого невыразимого страха и ужаса глаза… Укротить его при этом было невозможно. Сажать на него неопытных седоков было нельзя.
Какое-то время Малыш был под моим седлом, и мне приходилось воевать с ним каждый день. Едешь на нём, едешь и хочешь или нет, но весь день держишь себя в непрерывном напряжении. У Малыша, как и у всех истинно любящих пошутить лошадей, ни один волосок на его шерсти не двигался перед его очередным, всегда неожиданным сильным прыжком в сторону. Только и ждёшь весь день, когда он опять отчебучит свой очередной непредсказуемый выкрутас. Но был у Малыша один характерный для него признак: если он делал прыжок в сторону один раз, то это служило сигналом к тому, что через пять-десять минут он прыгнет снова.
Андрей устроился на кордон позже меня, и я, передавая ему Малыша, предупредил его о том, что Малыш большой любитель подшутить над седоком в самый что ни на есть неподходящий момент. Ещё, помню, беспокоился о том, что Андрей самоуверенно так отмахнулся от моего предупреждения. Мол, ладно, не в первый раз, разберёмся…
Когда Малыш сделал свой неожиданный сильный прыжок в сторону и понёс, я заметно испугался. Андрей едва не вылетел из седла. Очевидно, Андрей от неожиданности упустил тот момент, когда Малыш только-только начал свой каприз. И он понёс Андрея прямо по кустарнику, понёс сильно, не на шутку…
Мне за время моей работы егерем пришлось сменить на Алтае не одну лошадь, и я заметил, что лошади — не все, конечно, но есть такие особые любители — на полном серьёзе «изучают» всякого нового для них седока. Мне было понятно, что Малыш сейчас начал изучать Андрея. А от того, как поведёт себя седок при первых выкрутасах лошади, напрямую зависела потом и вся дальнейшая политика отношений между лошадью и седоком. Если седок был неопытен и трусил, то лошадь со временем становилась совершенно неуправляемой. Некоторыми лошадьми могла управлять только сильная мужская рука. Нерешительность седока мгновенно раскусывалась лошадью, и она начинала выживать того, кто не мог с ней справиться. Вот эта-то лошадиная черта и подвела Малыша под искушение.
Когда он, сделав резкий прыжок в сторону, понёс куда глаза глядят, Андрей от неожиданности вместо узды вынужден был схватиться за переднюю дугу седла, чтобы не слететь с лошади на землю. Малыш, конечно, мгновенно решил, что раз им никто не управляет, значит, он может нестись туда, куда ему хочется, и ровно столько, сколько его лошадиная душа пожелает.
Но да не тут-то было.
Привыкший к седлу с малолетнего возраста, Андрей через минуту привел Малыша в крайне жесткой, но не жестокой (что я сразу отметил) форме в полное повиновение. Конечно, за эту минуту я пережил нешуточный страх за Андрея, пока они носились по горам в абсолютно разъединённом состоянии. Лошадь сама по себе, а всадник на ней тоже сам по себе — держись как знаешь и умеешь!.. Малыш почему-то упирался и не хотел покоряться.
Далее весь наш оставшийся путь до поселка — что-то около двадцати километров — превратился в самый настоящий цирк. Встретились два шутника — лошадь и человек. Оба были мастера пошутить, и оба непревзойдённые.
Не стоило начинать изучать Андрея, но когда Малыш это понял — было уже поздно… Теперь уже не Малыш изучал Андрея, а Андрей Малыша. Адреналин в крови зашкаливал у всей нашей группы при этом едва ли не всю дорогу.
Когда Андрей усмирил коня и, изрядно запыхавшийся и вспотевший, вернулся на узкую ниточку горной тропы, по которой мы ехали, я предупредил Андрея:
— Через пару минут опять прыгнет.
Андрей ничего мне не ответил, но, как будто нарочно не заметив моего предупреждения, небрежно и расслабленно развалился в седле. Я удивился, даже не представляя, какой нас будет ожидать впереди цирк на всю оставшуюся нам дорогу. Минуты три всё было спокойно. Вдруг Андрей очень громко сказал:
— Малыш! Смотри! Куст!!!
Спровоцированный Малыш от неожиданности присел едва ли не до земли и сделал такой огромный прыжок в сторону, что все удивились. Андрей был редкий наездник. Так чувствовать лошадь и так управлять ею, как делал это он, дано было далеко не каждому человеку. Это должен быть развитый с детства, но всё-таки данный Богом талант, и никак не иначе.
Поносились они вдвоём вволюшку с минуту по горам. Но уже не лошадь сама по себе и всадник сам по себе, как раньше, а перепуганная всадником лошадь под чёткими, сильными и точными движениями крепкой опытной мужской руки. Зрелище было на редкость красивое, на грани крайнего риска. Но я уже не боялся за Андрея. Андрей контролировал коня как истинный мастер. Это надо было видеть.
Успокоив Малыша, Андрей вернул его в общий строй и добродушно засмеялся:
— А что, Малыш, перепугался? Не всё тебе людей пугать. Я ведь тоже кого хочешь перепугать могу.
Ехали минуты три спокойно. И вдруг опять резкое:
— Малыш! Куст!!!
Конь от неожиданности приседает и делает уже третий за этот день далёкий прыжок в сторону. Опять немного поносились по горам. По морде Малыша было видно, что он обескуражен. Так, как Андрей, с ним раньше никто не обращался.
У Малыша был мозговой штурм, у Андрея — потеха, а у всей нашей группы — тройная доза адреналина в крови. Скучно никому не было.
Но Малыш, к его чести, был талантливый конь и совсем не дурак. Он быстро понял, что Андрей теперь его просто разыгрывает. После шести или семи резких прыжков в сторону прыгать он уже никуда не хотел. Приседал, но не прыгал. Ехали какое-то время молча, но теперь уже не Малыш, а Андрей усыплял бдительность Малыша своим относительно продолжительным молчанием. Очередное неожиданное:
— Малыш! Куст! — заставляло Малыша повторять свой недюжинной силы прыжок, и опять они носились по горам немного. Спустя короткое время опять:
— Малыш!!!
Малыш приседает, но прыгать не хочет. Понял уже давно, что толку от его прыжков никакого не будет. Все равно его усмирят и вернут в общий строй. Едем опять молча минут десять-пятнадцать.
— Малыш!!!
Конь в полном недоумении: то ли прыгать, то ли нет? Весь трясётся сам не зная от чего и готов нести куда угодно, но каждое его нервное движение уже контролируется рукою опытного мастера езды. Глядя на них, я совершенно успокоился. Я понял, что эти двое очень скоро будут понимать друг друга уже без слов.
.
У Андрея была простая и добрая душа. Но вот беда: ему в школе привили атеистические взгляды. Узнав о том, что я верующий человек, он нет-нет да делал попытки обратить меня в свою атеистическую веру. Но делал это без особой агрессии. Ему просто нравилось шутить надо мной и смотреть с изучающим видом на то, как я буду выкручиваться из его самых, как ему тогда думалось, неопровержимых «доказательств», что Бога нет. Но к чести Андрея, он имел врожденное чувство такта, и как только я говорил ему: «Всё, хватит, Андрей, я ведь и разозлиться могу», — он всегда прекращал свои нападки на веру и, что мне было переносить гораздо труднее, даже и на Самого Бога. Иногда он доводил меня до того, что я с болью в голосе говорил ему:
— Андрей, зачем ты нападаешь на Бога?! Сколько было умных людей с учеными званиями. Академики — и те верили в то, что Бог есть. Ну не можешь же ты быть умнее их всех?
Андрей по инерции иногда упрямился и продолжал шутить надо мной, но потом, уяснив, что для меня его нападки на Бога и веру неприятны, отступился.
С наступлением лета, когда снег с перевалов уже сошёл, Андрей решил перевезти жену и двоих своих малолетних сыновей из поселка на наш удалённый кордон.
Когда мы прибыли к переправе, на реку было страшно смотреть. Недавно прошедшие дожди неожиданно прибавили немало мутной воды к ещё не до конца ушедшему весеннему паводку. Река грозно шумела. Белые барашки на высоких волнах порогов за поворотом внизу по течению реки не предвещали ничего хорошего тем, кого туда могло унести. В такую воду даже самая надёжная лодка могла легко перевернуться на высоких пляшущих валах разбушевавшейся стихии.
Привязав коней, мы сбросили на землю тяжелые арчимаки и начали держать совет. (Арчимак — по-алтайски переметная сума для лошади — С.М.) Всем было ясно, что сильные дожди сделали переправу опасной. Но и назад ехать не было смысла. Позади было 65 километров горного пути, да и день начинал клониться к вечеру.
Всё шло к тому, что переправляться нам всё-таки придётся именно сейчас. Для ночёвки у нас не было с собой палаток, а ночью в горах в начале лета температура может опуститься до минус пяти. Тем более с нами были два маленьких сына Андрея (одному шесть, другому восемь лет) без зимней одежды.
Но последнее слово было за начальником кордона, который был предупреждён по рации о времени нашего прихода. Он должен был приехать с той стороны реки на лошади и привезти с собой двухместную резиновую лодку.
Мы разложили костер и стали греть чай.
Спустя полчаса с другой стороны реки показалась лошадь начальника кордона. Привязав лошадь к береговому высокому кустарнику, Олег сбросил с седла резиновую лодку на каменистый берег. Развязал её и начал качать ножным насосом. Расстояние между нами было небольшое, но из-за громкого шума реки мы не могли друг друга услышать, как ни старались кричать. Нам оставалось только стоять и молча наблюдать за его действиями.
Олег сбросил с себя зеленую штормовку, остался в ярко-красной клетчатой рубашке, легко закинул резиновую лодку на свои широкие плечи и пошел вверх по течению. Было холодно, но все понимали, что в предстоявшей борьбе со стихией штормовка могла бы ему помешать — вот он и сбросил её на берег, чтобы дать своим движениям полную свободу.
Когда Олег отчалил и начал частыми сильными движениями направлять мало послушную на быстром течении резиновую лодку к нашему берегу, то у всех нас невольно замерло от страха сердце.
Олег был кандидатом в мастера спорта по гребле на байдарках, но об этом на нашем берегу никто, кроме меня, не знал. Резиновую лодку бросало и крутило на волнах, но течение всё же помогало ему приплыть на нашу сторону реки, прибивая его к нашему берегу. Когда мы подбежали к нему, быстро спустившись вниз по реке, он был весь мокрый от воды.
После отчаянно быстрой работы вёслами он запыхался, но внутренне был, в отличие от нас, спокоен и даже немного весел. Олег был высокого, около двух метров, роста, с громовым голосом, необыкновенно крепкий, широкоплечий человек. Рядом с ним мы нередко смотрелись как пигмеи перед великаном. Характер у него всегда был решительный. И когда нам по роду службы приходилось идти на задержание браконьеров, он всегда говорил нам одни и те же слова:
— Правое дело за нами — значит, мы победим.
И решительно шёл вперед, своим примером увлекая нас за собой. Браконьеры, надо сказать, были опытными охотниками, вступать с ними в перестрелку было крайне опасно, ведь убивая белку, они попадали ей с первого выстрела точно в глаз, чтобы не испортить шкурку…
Андрей подошёл к Олегу и спросил:
— Что, переправляться сейчас будем? Или, может, я отправлю детей к пастухам на стоянку, пока вода не спадёт?
— На какую стоянку? — как всегда громко и раскатисто спросил Олег. — На ближайшей стоянке сейчас никого нет, а до следующей ехать целых двадцать пять километров. Лошади устали. Вечер скоро. Я вас всех по одному перевезу на тот берег до ночи. Сейчас и будем переправляться. Сначала дети, потом взрослые и вещи.
— Опасно… — с заметной тревогой в голосе возразил Андрей.
Мне было непривычно видеть Андрея, обычно всегда весёлого или же невозмутимо спокойного, столь серьёзно напуганным. У него даже губы побелели и тряслись от волнения. Его обычно шумные и подвижные дети — и те на этот раз не шалили, а почти неподвижно стояли, плотно прижавшись к матери. Очевидно, общее волнение взрослых передалось и им.
— Ничего. Прорвемся.
Олег вообще любил краткость. Он сел в лодку.
— Давай сначала детей и одно седло, больше ничего не надо, а то тяжело будет.
Мать подвела детей к лодке и скомандовала:
— Копщай! Копщай! (Быстрей! Быстрей! по-алтайски — С.М.)
— Может, седло не надо? — спросил Андрей, голос его заметно дрожал.
— Бросай, — сказал Олег, — веса в нём почти никакого нет, а мне из-за этого седла, может, ещё один лишний рейс придётся делать. Дай Бог, только бы до ночи вас всех переправить успеть. Видишь, скоро уже темнеть начнёт? Дети, держитесь за боковые веревки крепче. Поняли? — громко спросил Олег детей, но те сидели в лодке и недоуменно таращили на него свои глаза. По-русски они ничего не понимали.
Мать им что-то быстро сказала по-алтайски. Это же самое по-алтайски громко повторил им Андрей, стараясь перекричать шум реки. Дети послушно уцепились за веревки, и лодка отчалила.
.
Олег изо всех своих сил налёг на весла. Но как он ни старался, быстрого течения реки он преодолеть всё-таки не мог, да и течение стремилось прибить его обратно к нашему берегу. Его начало неумолимо сносить на пенившиеся вдали белые прыгавшие буруны порогов, где их всех троих ожидала верная и скорая смерть… У меня опустилось сердце. «Неужели не выгребет?» Вся наша группа напряженно смотрела на удаляющуюся от нас к опасным порогам лодку с Олегом и детьми. Я молился как мог.
И вдруг Андрей упал на колени и воздел руки к Небу.
Вчерашний атеист молился так, как я ещё в жизни ни единого разу ни у кого из верующих людей не видел. Он буквально изо всех сил орал на весь лес:
— Господи, если Ты есть!!! Спаси моих детей!!!
Впоследствии я никогда не напоминал Андрею об этой его молитве. А когда я принес в его дом первые иконы и подарил их его жене, то Андрей указал на угол кухонного шкафа и сказал жене по-русски:
— Поставь туда. Пусть там стоят.
И немного помолчав, внимательно взглянув на иконы, прибавил:
— Красивые.
Господи, спаси моих детей
Комментарии блокированы во избежание спама