Глава пятнадцатая
Свеча, которую зажег Бог
Господи, Боже наш, как величественно имя Твое по всей земле! Слава Твоя простирается превыше небес! Когда взираю на небеса, дела перст Твоих, на луну и звезды, которые Ты основал. То, что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его?
(Пс. 8, 2, 4, 5)
Спустя две недели после моего возвращения в Артыбаш, когда я окончательно уладил детали моего устройства на работу в Алтайский государственный заповедник в районном УВД, поздним вечером за мною заехал ЗИЛ-131.
Спешно покидав мешки с приготовленными нехитрыми пожитками и продуктами, я залез в кузов машины под брезентовый тент. Моросил мелкий дождь. Под тентом уже находились трое знакомых егерей. Меня назначили на один из наиболее удаленных кордонов заповедника, и потому впереди меня ожидало около пятисот километров горных дорог в кузове грузовика.
При въезде в приграничную зону, несмотря на глубокую ночь, нашу машину остановил дежурный наряд милиции.
— В кузове люди есть? — спросил дежурный, как потом оказалось, сержант.
— Есть, — ответил один из егерей, сидевших в машине.
Запираться было бессмысленно, потому что машину могли осмотреть и открывшийся обман привёл бы к серьезным неприятностям.
— Много? — спросил сержант.
— Четыре человека, — ответили из машины.
Тент приподнялся прямо возле моей головы.
— Оружие есть? — спросил сержант.
— Табельное, — ответил лежащий рядом со мной егерь.
— У меня тоже табельное, — сказал сержант миролюбиво и прибавил: — Чья машина?
— Алтайского государственного заповедника, — раздался ответ из кузова.
— Все выходите на пост для проверки документов, — сказал сержант.
Документы проверяли спокойно, но водитель машины нервничал, зная, что по закону не имел права возить людей в кузове машины, не оборудованной сиденьями.
— Не много ли в кузове народу везешь? — обратился к водителю старший лейтенант милиции.
Водитель молчал. Но за него вступился старший по группе:
— Да войдите вы в наше положение: дали один раз в году машину забросить продукты и людей на все кордоны, и что нам было делать? Денег в заповеднике и так ни на что нет.
Старший лейтенант сидел молча и задумчиво. С одной стороны по закону он был обязан наказать водителя, а с другой стороны — все понимали, что на водителе никакой особенной вины не было, разве то, что он пошел на риск быть наказанным ради блага своих товарищей. Положение егерей в заповеднике было известным. Безденежье было повсеместным.
— Документы на оружие с собой? — спросил переписывающий данные паспортов сержант.
— Есть, — ответил старший по группе и выложил на стол «макаров» вместе с видавшим виды затёртым до дыр мятым удостоверением на оружие. «Макаров» сразу же привлек внимание находящихся в постовом помещении милиционеров.
— Надо же, послевоенного производства! — пистолет сразу же пошёл по рукам заинтересовавшихся постовых. Напряженная обстановка быстро разрядилась. Завязался мужской разговор об оружии, о патронах и о способах применения оружия ближнего боя в боевых условиях.
— Нарезное оружие есть? — спросил сержант.
— Есть, только карабины в самом низу под мешками лежат. Доставать долго придется, документы все в порядке, — ответил старший по группе и выложил ещё три оружейных удостоверения на стол.
— Ладно. Не надо, — махнул рукой сержант, — езжайте.
Мы погрузились в машину и продолжили путь уже без остановок.
Я искренне благодарил Бога, что проверка на пограничном посту обошлась благополучно и что водителя машины не наказали. Когда Володя (водитель) стоял позади всех нас с расстроенным лицом, мне было жалко его, потеряй он водительское удостоверение, он стал бы безработным со всеми вытекающими.
В Улагане группа разделилась. Трое егерей с вещами выгрузились на квартиру, в которой я уже бывал ранее, а в кабине остался начальник моего кордона и его семидесятилетняя теща. Дальнейший путь к самому удалённому алтайскому поселению пролегал по пятидесятикилометровому бездорожью. Машина заповедника должна была первой в этом году прибыть в этот удаленный горный поселок после полугодового зимнего перерыва. Стоял май.
Дорога была тяжелой. Не раз я опасался, что мы крепко «засядем» где-нибудь. Но наш водитель не зря работал в заповеднике. Водил он свой вездеход по бездорожью с невероятной виртуозностью. Второй день пути уже клонился к вечеру, когда мы подъехали к очередному опасному месту, мое сердце скорбно сжалось.
«Только бы не застрять», — думал я. Если застрянем крепко, идти придется за трактором километров восемнадцать. Да и согласится ли кто поехать к нам на выручку? С топливом в этих краях было в те времена сложно…» Но нам повезло, и опасные места мы миновали одно за другим.
Вдруг автомобиль остановился, Володя, выйдя из машины, начал внимательно осматривать грунт. Подумал немного и, показав рукою совсем не в ту сторону, в которую поехал бы я: «Вот тут пройдем», — и круто свернув с дороги в объезд, обошел опасное болотистое место, которое будь я за рулём, сразу бы даже и не приметил.
О том, как Володя водил свой ЗИЛ, в егерской среде ходили легенды. Глядя на то, как мы преодолевали места одно опаснее другого, я подумал: «Надо родиться за рулем, чтобы так водить машину!» Посади за руль меня, мы бы и половины того пути не проехали, что был позади нас.
Когда остановились во второй раз, я понял, что если Володя остановил машину, значит, впереди намечается что-то серьезное. Из машины вылезли все, кроме старой женщины. Впереди была пятнадцатиметровая ледяная наклонная площадка, в самом конце которой весенние потоки промыли глубокую, почти метровой глубины, расщелину. Я бы в это место не рискнул повести машину ни за что. Но Володя уверенно сказал: «Пройдем», — и, действительно прошли бы, если на самом выходе из площадки лед вдруг не обрушился под многотонными задними мостами автомобиля, тяжело нагруженного топливом и продуктами.
Неожиданно треснувший лёд крепко «посадил» наш ЗИЛ-131 на все три его моста. Машину надо было вырубать из-под почти метрового ледового плена. Володя попытался два раза осторожно тронуть машину взад-вперед, но почти сразу же выключил двигатель.
«Молодец», — отметил я про себя: если бы за рулем сидел неопытный водитель, он своими неразумными попытками выбраться лишь ухудшил бы наше и без того незавидное положение
Я спрыгнул с машины. Без лишних слов мне кинули лопату. Начальник кордона указал на переднее правое колесо машины:
— Копай здесь, — а сам ушел на левую сторону, которая была наклонена значительно больше, чем правая.
Копались мы около часа. Машина стояла, накренившись на левый борт, завалившись задними мостами на почти метровую глубину. Володя завел машину, сделал ещё три-четыре попытки выбраться из ледяного завала и вновь заглушил двигатель. Я походил вокруг машины, осмотрел всё внимательно и понял, что выдалбливать лёд мне надо было совсем не там, где указал мне начальник кордона, но в другом месте, под правыми задними мостами, где продолжал свою неутомимую работу полноводный горный ручей. Я стал расширять лопатой узкую щель под задними мостами ЗИЛа. Подошел начальник кордона Александр.
— Зачем здесь копаешь? Копай там, — он указал мне на правое переднее колесо машины и ушел.
Понимая, что если я послушаюсь его, то мы из этого завала ближайшие сутки не выберемся, я молча продолжил начатое мною дело. Спустя несколько минут опять подошел Александр.
— Я же тебе сказал, копай под передним колесом! — он заметно нервничал.
— Саша, — как можно спокойнее постарался ответить я, — я не один год за рулем отсидел, знаю, что делаю, оставь меня в покое.
Александр ушел, но минут через десять опять появился сзади меня.
— Я же сказал тебе!
— Да пошел ты…!!! — изо рта моего чуть было не вылетела давно не употребляемая мною нецензурная брань. Я продолжал расширять ледяной проход. Саша ушел к Володе и стал что-то с ним обсуждать. «Наверное, на меня жалуется», — подумал я.
Мне было интересно: что скажет Володя? Если бы он сам мне сказал: «Копай в другом месте», я, безусловно, повиновался бы. «Неужели и Володя меня не поддержит? — думал я. — Не должно, вроде, так быть».
Подошел Володя, посмотрел на мою работу и, ничего не сказав ни мне, ни начальнику кордона, ушёл. Спустя минут десять передо мной появилась монтажка с заостренным концом.
— Этим удобнее будет, — сказал Володя и, забрав мою лопату, ушел.
У меня появилась надежда на то, что мы, может быть через час-другой, но сможем продолжить этот нелегкий путь.
С монтажкой дело пошло быстрее. Иногда мне удавалось откалывать достаточно крупные куски льда. И наконец, устав от двухчасовой усиленной работы, я просто встал на колени, прямо в протекавший подо мною горный ручей, и стал разрушать лед сильными ударами всей массы своего тела.
Ледяная весенняя вода, перехлестывая через колени, била меня шумящими звонкими струями прямо по животу, но положение моё для того, чтобы я мог откалывать крупные куски льда, было удобным, и мне не хотелось менять его.
О том, что нас в горах может застигнуть начинающаяся к этому времени ночь, я не задумывался. Да и чего было бояться? Вокруг нас стояли высокие сосны, рядом были люди.
В крайнем случае, можно было бы разжечь костер и обсушиться, а к ледяной воде я был привычен с раннего детства.
Мне даже и в голову не могло прийти, что эту ночь мне придется провести на морозе в полном одиночестве, без огня…
Наконец, к моему облегчению, я увидел, что задние мосты, под которыми я проделал значительный проход, стали оседать все ниже и ниже. Машина заметно выровняла свое положение. Я подошел к начальнику кордона и спросил:
— Саша, где-то тут топор был?
Он указал мне на место недалеко от машины.
— Посмотри, там где-то лежал.
Я нашел топор и через десять минут закончил свою работу. Подошел Володя, посмотрел и сказал:
— Сейчас спущу шины на предельно низкое давление, и мы выйдем.
Я засомневался: «Нет, посидим, однако, здесь и покопаемся с часик-другой ещё». Но Володя оказался опытнее меня.
Зашипел выпускаемый из шин воздух, ЗИЛ-131 заметно присел, шины превратились в почти бесформенные лепешки.
«Неужели выйдет? — думал я. — Скорее всего, нет».
Володя завел двигатель, тщательно, не спеша прогрел его и включил пониженную передачу. Медленно, но верно, как огромная и неуклюжая черепаха, славный русский вездеход начал каким-то чудом выкарабкиваться из бесчисленных ледовых обломков и расщелины, в которой мы просидели более трех часов.
За этим, казалось бы, простым дорожным сюжетом мне ясно увиделись долговременные усилия российских инженеров и конструкторов военного вездехода. Мысленно я благодарил Бога за их нелегкие труды по созданию этой чрезвычайно проходимой машины!
Мы быстро собрали инструмент, разбросанный по льду, и закидали его в кузов. Володя тем временем закачал в шины нормальное давление. Я занял место в кузове, и мы продолжили путь.
На небе то тут, то там начали загораться яркие крупные звезды. Лес вокруг стал заметно редеть, и мы как-то очень быстро оказались в каменистой, безлесной, гольцовой зоне. Перевалив верхнюю точку очередного горного перевала спустя полкилометра, мы неожиданно остановились…
При свете фар я не видел перед собою никакой опасности: под нами был обычный каменистый грунт, свойственный для гольцовых зон, где земли было совсем немного, а преобладала мелкокаменистая слежавшаяся крошка. Но Володя, уже не один год водивший машину по этой дороге, думал иначе.
— Дальше ехать нельзя. Впереди болото, надо ждать, пока его не прихватит утренним морозом. Если сунемся прямо сейчас, придется точно идти за трактором, — выглянув из машины, сказал он.
— А далеко мы уже отъехали от Саратана? (это было ближайшее село).
— Километров двадцать восемь, — ответил Саша.
Всем было ясно. Надо было ждать утра. В кабине был водитель, старая женщина и Саша. Он предложил:
— Что будем делать, Сергей? Вчетвером в кабине мы не поместимся, а там, наверху, ты замерзнешь, ты ведь промок. Возьми куртку, он бросил мне легкую болоньевую куртку и добавил:— Если замерзнешь, стучи в кабину, я тебя поменяю, согреешься. Заворачивайся в брезент.
Я накрылся курткой, завернулся в брезентовую палатку от машины, лег на мешки с продуктами и стал смотреть на небо…
Крупные яркие звезды были с несказанной щедростью рассыпаны рукой Всемогущего Творца по необъятному ночному небосклону. Казалось, звезды светили перед самыми глазами.
В высокогорных районах толщина атмосферы меньше, чем внизу, и по этой причине в ясные ночи звездное небо в горах смотрится значительно отчетливее и красивее, чем в долинах, да и звезд на небе видится больше.
Впечатление от раскинувшегося надо мной необъятного звездного неба увеличивалось ещё и тем, что я, лежа в кузове машины, проделав в брезенте небольшое отверстие для дыхания, ничего вокруг себя не видел кроме ночной, невероятно впечатляющей меня картины…
Такого неожиданно близкого, неизъяснимо изумительного ночного небосвода я в жизни своей никогда не видел, да и не увижу больше…
Возможно, в жизни каждого человека есть минуты, которые хотелось бы сохранить в своей душе подольше. Это была (к сожалению, очень редкая) та самая минута, когда душа моя, довольная прожитым днем, могла неспешно внимать раскрывающимся внутри нее тайнам Божьего Всемогущества и неизреченной Его Любви к грешному безумному Своему созданию.
Душа моя в этот момент ясно ощущала внутри себя присутствие Любви Божией. Но всю полноту того чуда, которое произошло со мною в эту ночь, я смог ясно осознать лишь ранним утром…
«Надо же, — подумал я, — какой теплый ветер дует». Я сделал окно в брезенте пошире и обвел взглядом расширившуюся передо мной необъятную панораму ночного высокогорного неба.
«Наверное, с юга пришел необычайно теплый фронт воздуха, ведь в мае на гольцах ночью –10°С, а то и –15°С — обычная температура, а сегодня почему-то по-летнему жарко».
Я внимательнее посмотрел на небо и скинул с себя половину накрывавшего меня мокрого, и потому тяжелого, автомобильного брезента, чтобы мне было удобнее обсохнуть на необыкновенно тёплом горном ветру.
В этот момент я почувствовал необъяснимое сокровенное прикосновение к наиболее глубоким струнам своей многогрешной души.
Небосклон, как мне тогда показалось, необыкновенно расширился — и я увидел себя не вне, а как бы внутри безграничного звездного неба.
Мне вдруг ясно припомнились все те необъятные пространства и бесчисленные количества звезд, наполняющие видимую нами вселенную, о которых я слышал на уроках астрономии. Невероятное количество лет необходимо лишь для того, чтобы свет от какой-либо удаленной звезды мог дойти до нас… Как же велика вселенная, пределов которой, наверное, никогда не сможет постичь человеческая наука!
Где-то в глубине души я ясно осознавал, что со мною в этот момент происходило что-то необычное, но я не понимал что. Такие звезды я не видел никогда! Я чувствовал себя так, будто мое зрение вдруг неожиданно обострилось до силы астрономического телескопа.
— Видишь все эти беспредельные миры и бесконечные, бесчисленные скопления звезд? — вдруг ясно и отчетливо спросил меня какой-то неведомый мне голос.
— Вижу! — ответил я, искренне потрясенный необъятностью и глубиною неожиданно открывшегося перед моим внутренним взором таинственного мистического зрелища.
— Знай, — сказал мне тот же голос, — все то, что ты сейчас видишь, Богу было создать легче, чем тебе зажечь свечу!..
В это время неожиданно для себя, я почти мгновенно заснул, обдуваемый необычайным для этого времени года теплом. Когда я проснулся, уже рассвело, одежда на мне была сухой. «Надо же, — подумал я, — высох начисто».
Руками залез в сапоги, из которых вчера несколько раз выливал воду. Но и в сапогах было сухо.
Моё тело за ночь затекло на неудобных мешках и ящиках, поэтому я решил размяться немного и, спрыгнув с машины, чуть было не подвернул себе ногу. Вместо ожидаемого мною в точке моего приземления грязного месива, меня встретила до самого дна промерзшая лужа.
«Откуда лед? — удивился я. — Ведь всю ночь было необыкновенно тепло, так что я не только не замерз, но до ниточки высох!» Тут было явно что-то не то…
Я снова ощупал свою одежду. На мне все было совершенно сухим. «Но уж портянки-то с шерстяными носками никак не могли высохнуть на мне даже и в самую что ни на есть жаркую ночь, — подумал я. — Их как-то придется сейчас подсушивать, может быть, на костре, когда мы спустимся к дровам на границу леса».
Я снял сапог и размотал портянку. Но и там все было сухо. «Тут что-то не так»», — снова подумал я, и стал потихоньку соображать…
Я походил по обледеневшей дороге и скоро убедился в том, что даже самые сильные удары каблуком по лужам не могли образовать на их поверхности ни единой, даже малой, трещины…
«Это какой же силы должен был быть сегодня ночью мороз, чтобы все — даже самые глубокие лужи — промерзли насквозь? — подумал я. — Значит, никакого необычного теплого южного фронта сегодня в горах и в помине не было! А просто Всемогущий Господь и Бог мой, в очередной раз жалея мое грешное тело и душу, Сам согрел меня этой ночью Своим необыкновенно ласковым и приятным теплом…» В машине начал кто-то шевелиться. Выглянул Саша.
— Ну, как ты там? Замерз?
— Да нет, не замерз. Даже высох, — ответил я.
— Ладно, дурака валять. Высох!.. — сказал Александр. — Небось колотуна гонял всю ночь? Нам втроем в кабине и то холодно было. Два раза пришлось двигатель прогревать и печку включать, а ты высох?! (Но я так крепко спал, что ничего не слышал). Сейчас поедем помаленьку.
Володя завел машину и стал прогревать двигатель.
Саша открыл дверь машины и вылез на подножку.
— Лезь в кабину, согреешься.
— Не надо, — сказал я. — Я вперед пойду, посмотрю, что там, а потом в кузов запрыгну, когда вы меня догоните.
Я не спеша пошел вперед.
Спустя недолгое время меня догнал ЗИЛ, под колесами которого лопались с сухим, четко слышимым треском, толщиной сантиметров с 15 смерзшиеся верхние слои широкого высокогорного болота, объехать которое было невозможно.
Тяжелая машина, хотя и ломала поверхностную корку льда на болоте, но за счет пластов льда, перемешанного с землей, все-таки держалась на поверхности горного болота более менее уверенно.
«А ведь Володя-то вчера вечером оказался прав, — подумал я про себя. — Если бы мы сунулись в это место не сегодня рано утром, а вчера ночью, тогда нам даже трактор бы не помог».
Я запрыгнул в притормозивший ЗИЛ.
Миновав еще несколько опасных мест и преодолев вброд одну из высокогорных речек, мы прибыли на место моей новой работы.
На кордоне меня ожидала привычная жизнь среди милых моему сердцу гор и одиночества…
Это было, по-настоящему, счастливое для меня время. Для тех страшных продолжительных и многолетних духовных бурь, возбуждаемых во мне сатаною, тогда еще не наступили установленные Богом годы.
Я много, почти непрестанно молился.
Перечитал около десятка имеющихся у меня духовных книг и нередко думал о том, что какое же это великое счастье жить в молитвенном уединении, жить с Богом и для Бога. Менять свою судьбу я не хотел. Всё, к чему я тогда стремился, у меня уже было: уединение и молитва.
Порою мне начинало казаться, что двери православного аскетического бесстрастия уже начали, по милости Божией, открываться внутри моей души.
В то время я даже отдаленно не мог представить, на сколь далёкой ступени от истинного православного бесстрастия я стоял! Я не понимал что то, что мне казалось истинным христианским совершенством, было пустым САМООБОЛЬЩЕНИЕМ, возникающим от неведения истинной глубины, испорченной грехом, моей духовной природы.
Я начал свой молитвенный путь с САМООБОЛЬЩЕНИЯ ОБЫКНОВЕННОГО для любого из тех, кто ищет живого общения с Иисусом Христом.
Наступил июнь. Над землей взошла разбуженная к жизни жарким летним солнцем зеленая трава. В короткое время выросло необъятное множество ярких альпийских цветов, а ночью 3 июня нежданно выпал, едва не по колено, снег.
Смена времен года в течение одной ночи была впечатляющей! Вечером лето, а утром — зима….
Но наиболее красивое, символичное зрелище настало к полудню, когда, после ночного мороза пригрело солнце, после чего снег, немного подтаяв, присел, — вот тогда я увидел тот редкий горный пейзаж, который больше мне не приходилось видеть никогда.
На ослепительно белых, без единого зеленого пятнышка снежных полях, прямо из-под снега выглядывали распустившиеся в полную силу высокогорные прекрасные цветы! Белый-белый снег, и поверх снега – цветущие пурпурные, фиолетовые и жёлтые соцветия… Обнадеживающий и, в то же время, невыразимо печальный символ… Символ Жизни цветов в невозможных для них условиях в снегу. Символ той духовной Жизни, что я искал повсюду. Но ни в монастырях, ни на приходе найти человека, ведущего истинную духовную жизнь, я так и не сумел.
Невозможным оказалось также и для меня самого достичь такой степени молитвы, чтобы во мне пробудилась истинная духовная Жизнь. Вот почему мне было так грустно смотреть на замерзающие цветы на снегу. Они напоминали мне тех людей, что ищут молитву, но мир не сочувствует таким людям, общество не принимает и не понимает их. Мир отторгает истинно молитвенных людей и делает многое для того, чтобы молитвенники жили в удалении от людей.
Общество УБИВАЕТ молитву.
Так всегда было и так будет во все времена! Истинная молитва и общество ВСЕГДА будут несовместимы и всякий, ищущий истинную молитву, будет вынужден удаляться от ближних.
Этот редкий по красоте пейзаж мне приходилось наблюдать почти три дня. Вскоре летнее солнце взяло верх, и снег как обычно стал покрывать лишь вершины гор.
Глава шестнадцатая
Полтора часа с Ангелом
Как грустно, туманно кругом…
Тосклив, безотраден мой путь…
А прошлое кажется сном…
Томит наболевшую грудь…
.
Ямщик, не гони лошадей,
Мне некуда больше спешить.
Мне некого больше любить,
Ямщик, не гони лошадей…
.
Как жажду, средь мрачных равнин,
Измену забыть и любовь,
Но память, мой злой властелин,
Всё будит минувшее вновь.
.
Ямщик, не гони лошадей,
Мне некуда больше спешить.
Мне некого больше любить,
Ямщик, не гони лошадей…
.
Всё было лишь ложь и обман…
Прощай, и мечты и покой,
А боль незакрывшихся ран
Останется вечно со мной.
.
Ямщик, не гони лошадей!..
Старинный романс
В монастыре я так привык к частым исповедям, причащению и к ежедневным службам, что на кордоне душа моя начала заметно страдать без служб. Очень хотелось сходить в храм, но у меня не было лошади. Лошадь на кордоне была одна и она ежедневно была в деле у начальника кордона.
Поэтому передо мной стал выбор: идти по хорошей дороге, длинным кружным путём с неизбежными ночевками в незнакомых мне алтайских поселках или искать свою тропу к храму. Я не хотел ночевать у незнакомых людей. Егерей местные всегда принимали с большой охотой, но не бескорыстно: ты ночуй в моём доме, всегда когда хочешь, но потом, когда я с друзьями приду охотиться в заповедник, закрой глаза…
Неприятная сделка и навязывали её повсюду.
Но не только по этой причине не хотел я появляться в незнакомых алтайских селах. Была и другая веская причина: душа моя стала страдать и томиться от общества, как страдает и томится она от излишнего общения и до сего дня.
Обдумав всё тщательно, я зашел в дом начальника кордона, взял у него кожаный планшет и в течение получаса тщательно изучал по наиболее подробным картам свой район.
Удалось отыскать тропу, не заходящую в населённые пункты, ведущую в посёлок, где служил знакомый мне иеромонах.
Когда я понял, что нашёл то, что хотел, взял карту у Александра, принес домой, перерисовал интересующий меня участок пути отдельно себе на бумагу, нанёс на него координатную сетку и обклеил с обеих сторон скотчем, зная, что в пути мне нечем будет укрыть её от дождя.
По намеченной тропе, минуя четыре высокогорных перевала, пройдя километров сорок, я имел шанс дойти за день до той пастушеской стоянки, хозяина которой я хорошо знал еще по первому периоду моей работы в заповеднике. От стоянки до храма оставалось идти еще столько же.
Я решил разделить поход на две части.
Если встану пораньше, думал я, пройду четыре перевала и, если не собьюсь с дороги, то смогу быть у знакомого пастуха задолго до наступления темноты. Останется время на отдых. Последний перевал на этом маршруте более всего беспокоил меня: он был наиболее высоким – на верхней точке тропы стояла отметка выше двух тысяч метров.
Внизу у подножья горы находился выгодный для меня ориентир — два озера: одно почти идеально круглое, другое овальное. Потом начиналась граница леса, где будет нелегко найти тропу, знал это по опыту, но у меня на этот случай должен был остаться достаточный запас времени.
Осознавая сложность незнакомого мне маршрута, я вышел из дома в полчетвертого утра, чуть только начала заниматься светлая полоса зари над горами. С собой взял двухдневный запас продуктов, спички, нож, воду, прорезиненный плащ и часы.
Первые два перевала прошел бодро, с удовольствием, без всяких затруднений. Направление тропы почти не менялось. Ориентируясь по часам и солнцу, я понимал, что иду правильно, но на третьем перевале, в то время когда я оставил за собой верхнюю точку, на меня неожиданно обрушился невиданной силы штормовой ветер.
Некоторые порывы урагана были столь сильны, что сбивали с ног.
Шквал был столь плотным что я не мог разглядеть на руке часы. Ветер выдавливал мне глаза, а крупные капли дождя болезненно били по лицу.
У меня возникала почти уверенность, что ветер этот не был вызван естественными погодными условиями, но духи зла решили помешать моему походу в храм.
Я наклонился, как мог ниже к земле, плотно прикрыл лицо ладонями, и так пытался хоть по пять-шесть шагов в перерывах между порывами ветра двигаться вперёд.
Укрыться от вездесущей пытки штормовым ветром мне было негде.
Я еле передвигался по открытой гольцовой зоне, где не было ни скал, ни деревьев, ни крупных камней. И увидев поодаль старый дощатый загон для овец, я нехотя направился к нему: уклоняться от выбранного маршрута я не хотел, но выбора не было. Обессиленный, я еле вполз в помещение загона. Теперь можно было передохнуть.
Это было самое примитивное помещение, которым иногда пользовались местные пастухи во время выпаса скота на альпийских лугах. От неестественно жестоких порывов ветра,оно ходило ходуном.
Казалось, что шли съемки фильма ужасов.
Некоторые доски с такой силой хлопали о стены, что казалось, были готовы вот-вот сорваться со своих мест. Но я точно знал, что они никуда не денутся: не все, но некоторые из них, были привязаны железной проволокой к обрешётке сарая. И если уж этот старый загон выдерживал порывы горных ветров, судя по его виду, не один десяток лет, то и сейчас с ним ничего не должно было случиться.
Внутри сарая земля была начисто выбита копытами овец. Сквозь дощатую дырявую крышу, было видно небо, но и это было большой удачей для меня.
Как мог, я искренне благодарил Бога за укрытие от ураганного ветра. В этой ситуации у меня был лишь один выход — ждать и молиться.
Три раза я делал отчаянные попытки выйти из старого загона, но, вопреки желанию, мне приходилось спешно возвращаться назад.
Прошло более часа, а ветер не думал утихать. Я начал заметно волноваться.
Ночевка в высокогорным районе в такую погоду ничего хорошего не предвещала. И хоть на календаре было 8 июня, это не исключало минусовой температуры ночью, при которой крупный дождь ночью превратился бы в густой снег.
Подкрепившись и осознав свое положение, я заставил себя бежать вниз без оглядки по горной тропе. Если, думал я, мне удастся преодолеть хотя бы полкилометра вниз по ущелью, то там ветер обычно дует слабее, чем на верху. Расчет оказался верным. Проскочив некий метеорологический рубеж, я попал в зону, где ветер хотя и был сильным, но он не сбивал с ног.
Я спустился в долину. Ветра здесь почти не было. Тропа круто повернула на восток и пошла по южным склонам. Впереди меня был четвертый перевал.
Подойдя к гольцовой зоне, я остановился и задумался: я подошел к «точке невозврата». Если повернуть назад, то, с немалыми затруднениями, я смогу вернуться на кордон поздно ночью. Но если пойду вперед, то через два-три часа об обратной дороге можно будет не помышлять.
Я остановился, раскрыл карту. Тщательно взвесил все «за» и «против». Впереди меня ждал подъем на перевал и спуск. По координатной сетке это было немного, километров двенадцать.
После спуска между двух озер, если только мне удастся сразу же найти начало тропы в лесной зоне, останется пройти всего лишь восемь километров, где меня ожидал ночлег. Даже если хозяина стоянки не будет дома, то помещения летних аилов на Алтае не запирались. Идущие мимо путники находили там ночлег — это было нормой.
Тропа, проходящая через перевал, была шириною в несколько метров. Это была единственная и основная в этих местах тропа, по которой местные пастухи регулярно в краткий летний период, длившийся не более полутора-двух месяцев, перегоняли скот на альпийские луга и обратно. Сбиться с этой тропы мог только слепой. С верхней точки перевала я должен был увидеть прямо под собой два озера, одно продолговатое, а другое круглое. Заблудиться при таких ориентирах было невозможно.
И я решил миновать «точку невозврата», надеясь на ширину тропы, и на те надёжные ориентиры, что ждали меня за перевалом.
Около четырех километров подъема все шло хорошо, но потом начали появляться первые признаки приближающегося серьезного испытания, крайне опасного для любого путника в горах.
Из-за высоких острых белоснежных вершин вышла и стала быстро приближаться ко мне вместе с усиливающимся ветром белая с разорванными краями полоса тумана. «Это облако, — подумал я. – Если оно небольшое, то налетевший туман сгустится и бесследно исчезнет, но если придёт широкий облачный фронт (о чем мне не хотелось даже и думать!), то плотный туман мог лишить меня видимости на сутки и дольше.
По усиливающемуся дождю и быстро нарастающей плотности тумана, я понял, что пришёл облачный фронт. Дождь стал лить как из ведра. Туман усилился настолько, что спустя минут двадцать, далее трех-четырех метров, я ничего не мог разглядеть. Под ногами стали то и дело появляться островки снега, не успевшего растаять на этих высотах, а через полчаса дождь перешел в густой снегопад и я потерял ориентировку.
Ни сторон света, ни обратного следа, ни малейших признаков безнадёжно исчезнувшей из-под ног тропы я не видел и я понял что земная жизнь моя может закончиться через два-три часа…
Разжечь костер я не мог, даже при наличии сухих спичек по тому что на гольцах не растёт даже и кустарник. Вокруг себя я видел лишь голые камни, покрытые тонким слоем мха, между крупными островами нерастаявшего зимнего снега.
Сухие места на мне остались разве что под мышками. Новый, две недели назад купленный прорезиненный плащ, оказался подделкой и не защищал от дождя. Мне оставалось лишь перестать двигаться, уснуть и… Я понимал, что это будет последний сон в моей жизни…
Казалось, наиболее разумным в этой ситуации было оставаться на одном месте, пока не восстановится видимость, но оставшись на одном месте хотя бы на один час я означало подписал бы себе смертный приговор.
Единственным шансом выжить было — идти вперед, пусть даже в неизвестном направлении. Хотел я того или нет, но у меня оставалась надежда только на Единого Бога. Что Он решит, то пусть будет со мной!
Я непрерывно читал Иисусову молитву: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешнаго. Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешнаго. Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешнаго». В это время со мной начали происходить неожиданные внутренние изменения, причиной которых я сам быть не мог. Эти изменения пришли извне.
Я успокоился вопреки угрожавшей мне крайней опасности, которую нельзя было переоценить. По телу стал гулять удивительно приятный, необыкновенной силы, жар. Было такое чувство, что находился я не на холодном ветру в горах, а в жарко натопленной бане, в парилке, на верхней полке.
В душе моей почти без моих усилий, сама собой начала твориться столь внимательная молитва Иисусова, какой прежде я в себе никогда не испытывал. И что было совсем уж удивительным: я начал отчетливо видеть под собой ту самую единственную горную тропу, по которой я только лишь и мог преодолеть находящийся передо мною высокогорный перевал. Я отчетливо и ясно видел эту тропу в течение полутора часов под толстым слоем снега, доходящего мне, временами, до пояса!
Высота снежного покрова доходила мне вначале до колен, потом выше, и, наконец, я стал передвигаться с великим трудом, утопая в снегу по пояс.
Туман сгущался всё сильнее. Наконец, я потерял счет времени и расстоянию, они остановили для меня своё естественное течение. Долго я не видел вокруг себя ничего и не слышал.
Как снаружи меня, так и внутри, стояла, удивительно плотная, плавающая в белом густом молоке тумана, неземная мистическая тишина!
Временами мне начинало казаться, что я иду в тумане целую вечность. Казалось что жизнь моя, все мои прежние тревоги и заботы — это лишь только иллюзия и ничего более. Казалось, что единственной реальностью для меня всегда был и будет только вот этот, удивительно молчаливый, прекрасный, плотно окутавший, бесконечно-белый туман.
Я знал: где-то там, высоко надо мной, ярко светит солнце, освещая долины гор, но я был скрыт от него плотной завесой облачного фронта, величины которого не знал.
Временами, кто-то вкрадчиво, лживо заботливо, тихонько нашептывал мне: «Куда же ты идешь? Ни вокруг себя, ни под собой ведь ничего ты не видишь. Да ты кружишься на одном месте! Вот увидишь — через час-другой наткнешься на свой же собственный след. Тогда поймешь, что идешь не туда, куда надо. Что тогда станешь делать?! Ты идешь неправильно. Нужно идти в другую сторону…» и т. д. и т. п.
Временами эти сомнения становились невыносимыми: так что я готов был уже остановиться и перестать двигаться, но у меня не было выбора. Надо было идти вперед, не смотря ни на что. И хорошо, что я продолжал слушать другой голос, который отчетливо и внятно говорил мне:
«Ты не заблудился. Ведь ты же ясно видишь тропу, по которой тебе надо идти, — вот и иди по ней! Чего тебе еще желать? Ведь ты не мерзнешь и силы есть, разве же тебе плохо?»
При этом душу мою охватывало необъяснимое спокойствие, внушенное мне извне.
Хотя я шел по склону горы всё время лишь только наверх, но как ни странно, снежный покров под ногами стал постепенно мелеть, пока не дошёл до колен.
Прошло более часа пути, как мне показалось, после чего я увидел в нескольких метрах от себя выплывшее из тумана дерево!
На такой высоте деревья расти не могли. Это было культовое дерево, сухая палка, которое давным-давно язычники-алтайцы, привязав к лошади, подняли по горной тропе из долины и, установили его вертикально, обложив со всех сторон внушительного размера пирамидой, сложенной из крупных и мелких камней, для того чтобы дерево не унесло порывами сильного горного ветра.
На ветках дерева висело множество белых и цветных ленточек: это были приношения духам гор, сделанные язычниками-алтайцами. Один Бог знает, как сильно я обрадовался этому дереву!
— Слава Тебе, Господи! — вслух вырвалось у меня. — Правильно иду!
Культовое дерево означало для меня самое важное: я точно вышел на вершину перевала.
Если бы не плотный густой туман и ни на минуту не прекращавшийся обильный снег, то я мог бы сразу же увидеть прямо под собою, с километровой высоты, два так долго ожидаемых мною озера. В сердце моем проснулась надежда, что я, наконец-то, смогу выбраться из этого положения живым.
В этот момент, та сила, что привела меня к вершине перевала, оставила меня. Я ясно почувствовал это.
Во-первых, мне стало страшно.
Во-вторых, я перестал видеть тропу под снегом, по которой я пришёл к культовому месту.
В-третьих, я стал сразу же не просто мерзнуть, но до изнеможения замерзать. Ушла из меня и молитва Иисусова, которая была внутри меня весь мой путь. Но теперь, как я ни старался читать её внимательнее, но сила молитвы покинула мою душу…
Я ничего не мог с этим поделать.
Только Бог мог вернуть Ангела который довел меня до вершины перевала. Я отметил на часах время прибытия, сделал из камней ориентир на той стороне, откуда пришел и сел отдохнуть на камни.
Трясущимися от холода руками развязал походную сумку, подкрепился съестным и стал думать что делать дальше.
«То, что я вышел к дереву с лентами, самое настоящее чудо и чрезвычайная для меня удача», — думал я. — Теперь не собьюсь с пути, потому что отметил сторону, откуда пришел. Но была сложность. На карте, нужная мне тропа была обозначена на крутой, местами с отвесными скалами местности, и мне жизненно важно было её найти.
Мне хотелось скорее покинуть границу облачного фронта, которая могла проходить в нескольких сотнях метров ниже меня чтобы увидеть два озера. Это был шанс выжить, но непроглядный туман и плотная метель делали опасным поиск тропы.
Подумав, я решил спуститься вниз от культового дерева ясно осознавая крайнюю опасность предстоящего пути, но не находя другого выхода решил рискнуть. Спустя шагов десять вниз горный уклон стал переходить в обрыв. Видимость же была столь плохая, что далее четырех метров я почти ничего не видел.
Прошла напряжённая минута, и я достиг опасной точки, где поневоле пришлось принимать решение. Я это очень хорошо знал. Стоило мне сделать всего лишь один неправильный шаг и дорога назад могла оказаться отрезанной для меня раз и навсегда! В нерешительности я остановился перед ожидавшей меня неизвестностью…
Если бы не многолетний опыт путешествий по высокогорным районам, то я без сомнений скатился бы на несколько метров ниже, где не было явной опасности. Но я знал, что, желая выиграть для себя незначительные метры, я рисковал попасть в одну из наиболее распространенных смертельных ловушек в горах.
Бывает так: скатится неопытный путешественник на несколько метров вниз, будучи привлеченный кажущимся коротким безопасным спуском с горы. А потом, когда бывает уже поздно что-то исправить, путник оказывается в таком месте, откуда спуск вниз становится невозможен, а обратный путь, пусть даже это всего лишь два-три метра, ему может преградить не преодолимая мелко-каменистая или снежная осыпь. Подняться по такой осыпи невозможно.
Изредка егеря находят останки таких вот бедолаг, которые видны в горах далеко. Зрелище печальное и глубоко символичное. Внизу пропасть, а на небольшом каменном островке — человеческий скелет. Сверху же, не длинная, но по своему безконечная осыпь… и подойти к этому скелету без специального снаряжения, чтобы похоронить, не подойдёшь потому что останешься рядом с ним навсегда. Очень не хотелось мне пополнить число этих печальных экспонатов в горах.
Подумав, я решительно повернул назад и, к своему ужасу заметил, что за это то краткое время, пока я размышлял, крупные хлопья свежего снега почти полностью засыпали мой след, ведущий к культовому дереву! Я упал на колени и, спешно разгребая снег руками, стал на ощупь отыскивать свои следы, ясно осознавая, что если не успею найти их, то шансов выжить у меня не останется никаких. В страхе, ползком быстро вернулся к каменной пирамиде.
Сел на камни и глубоко задумался…
Ангел приведший меня сюда, оставил меня.
Если попытаюсь ещё раз скатиться под гору, то меня может ожидать или медленная смерть, если застряну на уступе, или быстрая, если сорвусь в пропасть. Но внизу мог быть спуск.
Если бы густой туман облаков рассеялся хоть на несколько секунд!
Но признаков улучшения погоды не было. Снег то медленно и тихо, крупными густыми хлопьями приносил свое обильное жертвоприношение на холодную землю, то, перемешиваясь с порывами ветра, рисовал передо мной размазанную футуристическую картину. По опыту я знал, что такая погода быстро не меняется. Что было делать?
Взяв левее я предпринял ещё одну рискованную попытку спуститься вниз к озерам в надежде, что не встречу на пути ни осыпей, ни пропасти и, пройдя вниз метров двадцать, вновь достиг места, где снова пришлось решать: или вниз в неведомое, или поворачивать назад, к неминуемой медленной смерти от холода на вершине перевала.
Благодарю Бога, что в тот момент многолетний опыт путешествий взял верх и не дал мне сделать рокового шага в неизвестность. (Как потом я узнал у местных, я скатился бы прямиком в пропасть). Я вернулся к пирамиде.
Опустился на камни и горько заплакал…
«Видно, за тяжкие грехи мои придется здесь умереть… Недели через две-три, пастухи прогоняя скот на пастбища, найдут труп мой на этом месте…» — подумал я.
Из-за видимой очевидности мысль эта, была крайне неприятной. Я ясно понимал, что без посторонней помощи мне не выйти, но скоро сбившись с дороги я обреку себя на то, что тело моё никто не найдёт в горах. «Лучше уж здесь…» — подумал я. И горькая, горше самой смерти, лютая и злая тоска сдавила мою душу. «Тридцать лет… тридцать лет всего-то только и прожил! Короткая, бездумно прожитая жизнь!..»
Я завернулся в насквозь пропитанный водой и начинающий покрываться слоем хрустящего льда плащ и приготовился к неизбежной кончине. Я замерзал. Зубы стали выбивать сильную неритмичную дробь. Руки и ноги затряслись как в лихорадке.
«Всё, — с отчаянием подумал я, — два, от силы три часа осталось мне жить, не больше. Это уже точно конец…»
Кто-то может и не поверит мне, но душевных сил у меня тогда не находилось даже на то, чтобы заплакать. Я так сильно хотел плакать, как никогда и ничего, пожалуй, в жизни своей не хотел! Но я не мог…
Один Бог знает, сколь невыразимо тяжелое это было душе моей испытание… Наконец, в моей голове осталась всего лишь одна-единственная мысль: «За грехи мои, видно, Богу так угодно, чтобы я принял здесь смерть от мороза».
Внутри моего тела начало происходить невообразимое. У меня возникло абсолютное чувство, будто внутри меня начал непрерывно работать отбойный пневматический молоток. Тело мое испытывало невероятно сильные страдания.
Я приготовился к смерти.
А, страшная смерть, что ты стоишь надо мной?
А, страшная смерть, что ты стоишь надо мной?
Или кого ищешь, так зорко глядишь?
Или кого ищешь, так зорко глядишь?
.
Или ошибаюсь, иль вижу во сне?
Или ошибаюсь, иль вижу во сне?
А, страшная смерть, отойди от меня!
А, страшная смерть, отойди от меня!
.
Я пойду в церковь. Богу помолюся.
Я пойду в церковь. Богу помолюся.
Ко Святым Тайнам — причащуся!
Ко Святым Тайнам — причащуся!
.
Духовный кант
Вдруг я почувствовал толчок в плечо…
Чей-то мягкий, спокойный участливый голос спросил меня:
— Что, намучился?
— Намучился, — ответил я.
— Вставай, пойдем дальше, — повелительно сказал мне голос.
— Куда? — спросил я. — Куда мне идти, когда я не знаю дороги?
— Домой. Я отведу тебя домой, — сказал голос.
Что оставалось делать? Лишь повиноваться неведомой мне могущественной силе, в руках которой, всегда находились как моя жизнь, так и моя смерть.
Ни времени, ни сил на детальные исследования, о которых любят болтать от скуки на православных форумах некоторые верующие, цитируя Писания, у меня не было. От Бога ли был пришедший ко мне Ангел или же нет, выяснять было некогда…
Сил моих едва хватило чтобы на трясущихся, с трудом удерживающих меня ногах, встать. Закоченев от холода, я неуверенно шел, словно пьяный раскачиваясь из стороны в сторону, с трудом удерживая равновесие. Сколь же болезненно смирил мою гордыню Господь на вершине этого перевала…, но я не думал тогда ни о гордости, ни о чём вообще не думал. Я лишь пытался продолжить этот трудный путь.
Неожиданно, я почувствовал внутри себя то же самое необыкновенно приятное тепло, что на полчаса покинуло меня на культовом месте. Тропа под снегом стала вновь отчетливо видимой. Вернувшаяся молитва начала производить привычно успокаивающее действие. Тело на удивление быстро отогрелось. Сил было немного, но их хватало, чтобы двигаться вперед.
Когда же тропа стала в некоторых местах заметно забирать вверх, я этому заметно удивился, но спорить с Богом не стал, и надеяться на свой рассудок не рискнул. Шёл именно туда куда вёл меня Ангел, ясно осознавая, что сам бы я никогда не подумал идти этой дорогой.
Прошло минут двадцать пути.
Вдруг вокруг меня на три-четыре секунды туман полностью рассеялся. Было такое чувство, словно я на мгновения вынырнул из белой воды и смог увидеть прямо под собой те самые озера, между которыми начиналась тропа, ведущая к знакомой пастушеской стоянке, где меня ожидало тепло, надежный ночлег и крыша над головой. Но более всего меня обрадовало то, что спуск подо мной был относительно безопасен!
Он был крутой, но проходимый и пролегал среди крупного серого скальника. За секунду я успел разглядеть, что впереди не было ни опасных пропастей, ни крутых осыпей, и что внизу в долине вместо снега идёт сильный дождь.
Густой туман, быстро отступивший от меня на несколько мгновений, также быстро погрузил меня вновь в своё непроглядное серое «молоко». Но я успел всё увидеть! Круто свернув с твёрдой тропы, бегом ринулся вниз…
На спуске часто падал в снег, иногда боком перекатывался по глубоким, наметенным в расщелины скальника сугробам снега и делал все возможные для меня усилия, чтобы как можно быстрее выйти из густой, непроглядной границы тумана. Медлить было никак нельзя…
После спуска мне нужно было преодолеть широкую открытую долину, а дальше по лесу нужно было идти ещё около десяти километров. Между тем ни физических, ни душевных сил у меня не оставалось почти никаких. Ведь ещё при подъеме на перевал, пробираясь по пояс в снегу, я уже был измотан до изнеможения.
Из последних сил, прилагая нечеловеческие усилия, я преодолевал казавшиеся мне бесконечными снежные сугробы. Сознание мое путалось.
Несомненно, это был самый тяжелый день моей жизни.
Наконец, я увидел слабые просветы в облаках, а в них очертания крупного серого скальника с редкими низкорослыми высокогорными соснами внизу.
Преодолевая смертельную усталость, я спустился в долину. Оглянувшись назад, застыл от незабываемого впечатления.
Перед моим взором предстала огромная, величественная панорама, напоминающая собой видеозаставку из мистического фильма.
Необъятные, крутые, местами отвесные горные склоны возвышались и нависали прямо надо мной почти вертикальной километровой стеной, подавляя своим величием. Высоко в облаках утопали вершины, о величии которых можно было только догадываться. Казалось, был достигнут предел моих сил, но испытания этого дня для меня не закончились.
Комментарии блокированы во избежание спама