Глава Четвертая
Всмотритесь в эти снимки… В них несложно увидеть относительно благоустроенный УНЖЛАГ. Лица и одежда заключенных, согласитесь, выглядит совсем не так, как у заключенных немецких концентрационных лагерей.

Лозунг, найденный в одном из лагерей Михаилом Шулегиным в селе Большая Торзать:
Ил. 15

…..

Глава пятая
Безусловно интересны и своеобразны мемуары Анатолия Парфенова, который родился в 1954 г. в ОЛП №10 и вблизи наблюдал ГУЛАГовскую жизнь.
«Я вырос в захолустной стороне,
Где старики невесело шутили,
Что ехало к ним счастье на коне,
В НКВД его перехватили»


Время и место детских годов определяют жизнь человека на долгие-долгие годы вперед. Я из «пятидесятников», так сказать, послевоенное поколение. Родился и вырос на самой северной окраине Горьковской (ныне Нижегородской) области.
Местечко родовое мое называлось по простецки «Десятка», а официально — «ОЛП №10». Тяжкое наследие ГУЛАГа. «Отдельных Лагерных Пунктов» в 50-е годы было там, что поганок в лесу. Объединены они были в структуру НКВД под общим названием «УнжЛаг» (базировались вокруг реки Унжа, что в Костромской области). Профиль — лесоповал.
Отец, когда пришел с фронта, нанялся механиком в ОЛП, мама учительствовала в начальных классах. Зона для «врагов народа» располагалась в самой низине, прямо у речки с причудливым угро-финским названием — Ужгур. Наверно, в регламент свинцовых мерзостей ГУЛАГА такая «привязка к местности» была заложена изначально – чтоб гнус близ реки, начиная с мая и кончая сентябрем, напоминал сидельцам об их вине…
Ужгур — один из многочисленных лесных притоков самой рыбной реки Нижегородской области Ветлуги. На всем протяжении Ужгура располагалось не менее шести лагпунктов, «гражданских» деревень там вовсе не было. Может поэтому ее уже тогда меж собой прозвали «каторжанской» рекой… Речушка глухая, неширокая и на посторонний взгляд невзрачная. Плёсы да небольшие омутки — вот и весь пейзаж на всем ее 50-километровом протяжении от истока до впадения в Ветлугу. Но Ужгур среди репрессированных был больше чем река. Здесь можно было выкупаться в жаркий день, прополоскать обноски (баня в зоне работала «через пень, через колоду, через райпотребсоюз» — как шутили сами з/к). Да, в конце концов, в Ужгуре можно было легко и просто, приподняв любую корягу, наколоть на обыкновенную вилку пескаря, а потом втихушку зажарить его у костра. Голод в лагере царил нещадный, но об этом чуть позже.
На взгорке стоял поселочек из 10 «финских» бараков, где проживала охрана лагеря и немалочисленная обслуга. В таких же апартаментах проживала и наша семья. В год моего рождения Сталин уже умер, но вплоть до 1961 года я видел несчастных обитателей бараков за колючей проволокой. И больше сказать, тесно соприкасался с этим миром.
Первое мое воспоминание: как-то на третьем году моей жизни старший брат Володя зазвал весной за щавелем. И мы сунулись на «запретку» — за колючкой была «контрольная полоса» перед лагерным частоколом. Помню только «вжик-вжик» перед самым носом: часовой с вышки пустил по нам очередь из ППШ (вероятно, приняв за беглецов). Прибежали домой в разорванных рубашках (прошмыгнули от страха обратно через колючку, изодрались в кровь). От отца его офицерским широким ремнем нам обоим тогда попало, как надо…
.
Безконвойных «доходяг» я наблюдал там каждый день. Мама говорила, что свозили умерших политзаключенных иногда целыми телегами-арбами: их хоронили на левом более крутом берегу Ужгура. Эти «братские» могилы для почивших готовили заранее: вырывали котлован десять на десять метров, куда и свозили их партиями, присыпали тела землей по мере наполнения ямы. Страшно и стыдно вспоминать, но мы, мальчишки, в половодье катались в этих котлованах на плотах – не пропадать же такому искуственному водоему!
Были и такие дни, когда осужденные радовались жизни. Окрест, по сути, была хоть не сибирская, но тайга. Зверья всякого — тьма. Служивые офицеры (в большинстве вчерашние фронтовики) были страстными охотниками, у многих были трофейные немецкие ружья. Не проходило и месяца, чтоб посреди поселка не лежал убитый медведь. Вдоволь нахваставшись трофеем и сняв шкуру хищника, охранники передавали тушу в лагерную столовку. Лица зэков сияли, когда они грузили ее на телегу: разговенье подфартило!
Сейчас в семьях модны кошки, собачки. В нашей «Десятке» сказали бы «фи!» на такое хобби. Почти в каждом семействе так называемой «обслуги» жили чаще всего медвежата (были даже рысята). Я играл с ними, водил на поводке и спал в обнимку. Одна беда — босые ноги вечно кровоточили. «Топтыжкины» без куска сахара с тобою не дружат и вечно просят лакомство, пуская в ход быстро растущие клыки и когти. Медведь — единственное животное, которое в цирке всегда в наморднике. У медведя нет мимики, и никто не ведает, что у него на уме. Дрессировщики хорошо знают его непредсказуемый нрав: не успеешь оглянуться — твой скальп окажется в его когтистой лапе. Я узнал это еще в детстве: моего дружка, соседского пацана, его любимец играючи превратил в «квазимодо»…
К «Десятке» от «большого мира» ( п.г.т. Варнавино) вело всего две дороги: железнодорожная ветка и заболоченная просека, которую сами заключенные по приказу начальства и прорубили. Железнодорожная ветка шла от станции Сухобезводное, что и по сей день стоит на Кировской магистрали. На «Сухаче» формировался этап, отсюда заключенные рассылались по многочисленным лесным «подкомандировкам». К «Десятке» путь лежал через станции Кайск, Керженец, Лапшанга, Рассвет, Поржня, дальше было еще три номерных ОЛПа и, наконец, наш в буквальном смысле этого слова медвежий угол. Сейчас, когда я смотрел фильм «Край», то первым делом отметил, как близок оказался талантливый режиссер к реальности в сценах с медведем. Все именно так и было! Эти косолапые хозяева леса так и перли на рожон, то бишь на паровоз или на дрезину (на которых чаще всего перевозили нас, взрослых и малолетних жителей поселка до «большой земли»). Сам был свидетелем, когда мы два часа простояли из-за одного косолапого гурмана. Возле одного семафора на железнодорожной ветке густо разросся малинник (на паровозном шлаке он быстро прививается и буйно растет), ягоды которого и облюбовал косолапый. Машинист (из бесконвойных) сначала дудел, потом свистел, потом ругался трехэтажным матом – медведь ни рыком, ни жестом не реагировал на его угрозы. Когда свечерело, он сладко облизнулся, и мы поехали дальше. Я все эти несчастные 50 метров прижимался к маме…
Я не первый раз подобным образом трусил и прятался под ее ласковые руки. Иногда по этому же пути из-за двух — четырех человек пускали бензиновую мото-вагонетку – просто тележку с открытой короткой дощатой платформой. Однажды поздним осенним вечером на такой же тележке мы мамой возвращались домой из Лапшанги, а впереди, на последнем перегоне к поселку, замаячил конвоир-краснопогонник и потребовал остановки. По его же приказу несколько заключенных вынесли из ближайшего леса труп придавленного деревом заключенного и уложили на вагонетку. «Доставишь на перевалку и доложишь по начальству… Головой отвечаешь!» — приказал вертухай машинисту. Мама плакала всю оставшуюся дорогу , и я вместе с ней. В общем, было почти по Некрасову: « .. а по бокам-то все косточки зековы, сколько их , сыночка, знаем ли мы!»
Лагерь №10 эвакуировался ни шатко — ни валко, только к 59 -му году хрущевская «оттепель» приползла, наконец, и к «Десятке». Оставшиеся заключенные разбирали лесные узкоколейки. Меня они часто брали на свою «вагонетку» и, бывало, я целый день проводил с ними. Детсадов в «Десятке» никогда не бывало, — вот так мы и росли. До сих пор помню вкус соленых зеленых помидор, которыми з/к меня угощали — отличное яство! Однажды весной мама разбудила рано, солнце едва показалось за лагерным частоколом: «Сынок,пора…». Сама смеется. Надел шортики (с лямкой через плечо — моднецкая по тем временам была вещь), выполз на крыльцо. Стоит з/к и рядом с ним ведро березового сока. Слаще не было в жизни напитка! Мама дала в обмен доходяге полбуханки черного хлеба, и мы потопали с ним «на работу».
Однажды зеки заартачились и не стали «гнать норму»… Поломанный паровозик — «кукушку» им велено было гнать (вручную) из леса на рембазу. Вместо этого они развинтили пути, со свистом и гиканьем разогнали его и толкнули в Ужгур, после чего забросали кустами. И сказали, что «так и було». Да собственно говоря, никто строго уже и не спрашивал: начальник ОЛПа (даже фамилию помню — Мироевский) уже перебрался в Горький, за ним ВОХРА — кто куда разбежались, остались лишь бригадиры, которым их «дубовая» служба тоже в печенках сидела. Я молчал об этом ЧП 55 лет, как партизан. Но…
Прошлым летом в отпуске ко мне подошла группа «аборигенов»: местные молодые ребята, прошедшие кто Афган, кто Чечню, и прозябающие в бедности — работы нет, а семью кормить надо. «Без денег везде худенек!» — так приговаривала моя мама. Парни спросили : «Алексаныч, мы слыхали про утопленный паровоз на «Десятке»… Не покажешь?» Указал, конечно.
Ребята со щупами и миноискателями среди этих нижегородски-костромских «джунглей» раскопали не только этот локомотив, но и подчистую сгребли мотки колючей проволоки, в изобилии раньше разбросанные и давно вросшие на полметра в землю. Парни все это сдали в «Чермет» и сделали крутой «бизнис».
Но заработанные таким «полезно-ископаемым» трудом деньги кончились быстро, а голь на выдумки хитра… Минувшим летом местные ребята опять стали подступать ко мне с расспросами о былом. Не скрою, был в лагере такой слух, что в одном соседнем лагерном урочище ( километрах в десяти от «Десятки») сразу после войны проводились какие –то секретные испытания. А иначе, зачем уже в то время именовался этот лагпункт вполне официозно «АКАДЕМстрой»? Что точно знаю: там в середине 50-х случилась какая-то техногенная катастрофа и всех — политзаключенных и обслугу – в одночасье с лагеря вывезли. Я передал им эту легенду, и в считанные часы она обросла деревенскими выдумками насчет первых испытаний трофейных ФАУ-1 и ФАУ-2. Даже химическая ( или какая там, полуядерная?) опасность не остановила моих односельчан: они стали готовить свои трактора («Беларуси» у них в основном на вооружении ) к «великому походу». Чем дело кончилось, пока не знаю.
Помню еще, что после спешной ликвидации ОЛПа половину сторожевых овчарок охранники просто бросили ( Владимовский «Верный Руслан» был повсеместно в тех лагерях) , а это были очень злобные псы и особо свирепых даже пришлось отстреливать соседям, Третьяку и Мигунову. В старшем возрасте я спрашивал маму, как она не боялась иногда в зону заходить? Она отвечала: «А там сидели в основном очень интеллигентные и порядочные люди, абсолютно нечего было бояться — были учителя, директора музеев, художники и даже один киноартист …. Шпаны считай, вообще не было…». И еще, когда все разъехались мы обнаружили огромный склад совершенно новых ….валенок. Ребятишки кидались ими, по всему поселку они были раскиданы, потом из близлежащих деревень понаехали крестьяне и увозили их возами. Зэкам ничего не давали даже зимой , хотя те ходили по пояс в снегу в самодельных бурках, скроенных из автопокрышек и других подручных материалов.
К 59-му году на «Десятке» остались лишь три семьи. Я с бабушкой (мама, папа и двое старших братьев уже переехали в город Бор, что близ Горького). Двое других — особые люди. Григорий Третьяк (дядя Гриша) — 12 лет отсидел на «Десятке». Он родом из-под Тернополя, а в лагерь угодил по религиозным мотивам: был, кажется, из «молокан» или «духоборов» и отказался в начале войны брать оружие в руки при призыве в армию, за что и получил 25 лет. После амнистии в 54-м году (реабилитирован он так не был) домой не поехал, а, наоборот, вызвал с родины жену Анну (тетю Нюру) и остался работать здесь — пасечником. Дело самое простое: на разделанных лесных делянках малинники и кипрей (иван-чай) стеной стояли еще лет 10 после лесоповала. А это — лучшие медоносы. Сметливый хохол сообразил, какое тут может случиться «Эльдорадо». Совнархоз дал ему ульи (он с детства на хуторе был приучен), лошадь (мерина по кличке «Пылкий) и зарплату, дело пошло. Я оказался у него в «работниках»: все дни пропадал в его семье и хозяйстве (куда еще мальчонке в тайге податься!), бабушка не была против. Он научил меня многому — пчеловодству, коневодству, приготовлению «украинской кухни», «хохляцкому» лукавству. Вот лишь одна «картина маслом» из детства.
Конец медосбора в августе, приезжает совнархозовский инспектор за медом на полуторке: «Григорий, где продукция?» «Туточки, туточки… Открывай борта, гражданин начальник!» — дядя Гриша так и не отвык от «зэковской» привычки откликаться на всякий начальственный чих. Загрузили машину (взятки были огромны, по 100 кг с пчелосемьи). Едва чин отбыл, он мне: «Натолей, запрягай лошадь…». Едем в какие-то кусты, а там …еще 20 фляг с медом! Когда успел припрятать? Везем этот груз в тайник (брошенный барак для заключенных). А потом дядя Гриша вызывает двух сыновей с Украины, и они переправляют груз в Горький, дальше — не знаю.
Никто в этой украинской семье не потреблял спиртного никогда (по мотивам веры, опять же). Но когда приезжал на выходные мой папа и приходил к дяде Грише, тот радостно бежал в погребок и приносил в расписной украинской крынке медовуху собственного изготовления (божественный напиток, фирменная «Суздальская медовуха» – суррогат против нее). Это были два такие вруна, болтуна и хохотуна! Дядя Гриша непременно замечал отцу: «Матвеич, ты, пжлста, сыновьям ни-ни, что мы …потребляли! Нам по вере нашей ни-ни…» А кончалось дело тем, что папа мой эти несчастные 50 метров до дома шел, опершись на мои хрупкие плечи: медовуха бьет точно в цель – по ногам.
А какой у дяди Гриши был конь! «Пылкий» был черный как смоль, ни единого инородного пятнышка. В общем, «стратегический» был конь — высокий, статный, гордый и …злой. Его передали пасечнику необъезженным, а это, по сути, дикий мустанг – его в работу не пустишь. Только седелко поднесешь, он сразу зубы в ход пускает. Вызвали объездчика: парень с ним день бился чуть не насмерть (я такого «родео» в нынешних боевиках не встречал!), еле-еле обратал, и к ночи «Пылкий» упал на колени. А наутро его запрягли в дрожки и он покорно повез груз. Я два первых года почти всегда был при нем. С утра запрягал, весь день ездил, а когда он болел, отпаивал травами да взварами, не отходил от него, спал в конюшне. И потом мой «Пылкий» пахал пашню, таскал бревна из леса, корчевал пни, возил ульи на «точки» ровно 15 лет, «как проклятый».
Третьим на «Десятке» был вчерашний фронтовик, отставной кавалерист (кажется, из гвардейского кавалерийского корпуса легендарного генерала Доватора) Борис Мигунов с домочадцами — женой и двумя дочками. Он тоже держал пасеку. Но это по необходимости: за медосбором он, как дядя Гриша, не гнался. С войны у него была одна и пламенная страсть — верховая езда. Его любимицей была молодая кобылка — каурая в яблоках Кобра. Вечерами он седлал ее, надевал военную форму с орденами и галопом гнал верхи вкруг поселка. Лошади как женщины, любят умелого ездока, сразу чувствуют уверенность, гонор. Под дядей Борей Кобра пританцовывала, слушалась малейшего движения его руки, пяток и бесстрашно брала препятствия в виде жерди на воротах, кустов, канавы, брошенных гусениц тракторов, штабеля дров. Бабуля моя, глядя на эти скачки, шептала: «Чудит мужичок-фронтовичок!» И то сказать: какую душевную крепость надо было иметь обитателям обезлюдевшей «Десятки», чтоб не одичать в глухом лесном поселке! Без радио, газет, без света даже (электричество «отрубили» в 58-м): вот и спасались от скуки, кто чем мог.
Пасека дяди Бори стояла за 3 км от поселка. Там забавный был случай. Повадился за медом косолапый, да такой хитрый, бестия, что мама не горюй! Прямо белым днем лежал мишка «в засаде» и каждый день портил настроение пчеловоду. Когда хозяин работал на пчельнике, он носа не высовывал из чащобы. А как тот в домушку зайдет — топтыгин враз крайний улей раздербанит и в кусты утащит. Выследить его самостоятельно старый кавалерист не мог: пришлось на подмогу моего папу — бывшего пограничника — звать. Фронтовые навыки помогли и на вторую ночь они зверя завалили. «Обмыли» добычу, как надо: хвастовства было! От медведя плавно переходили к фронтовым воспоминаниям. До пьяных слез, в общем, дело дошло: «…о друзьях-товарищах, об огнях-пожарищах, где-нибудь когда-нибудь мы будем вспоминать».
Я — последний пацан «Десятки». Мне было хорошо там. Пресловутый «мир взрослых» я узнал только по этим двум соседям — Третьяку и Мигунову. И это было очень счастливое в моей жизни обстоятельство. Они были добрые, отзывчивые и все понимающие в той трудной жизни люди. Много позже я узнавал об их поочередной кончине и память моя о них светла.
Прошлым летом я, как обычно (как «по расписанию» – весной и осенью), приехал в свое нынешнее нижегородское «имение» (покойный отец оставил целых три ветхих домика, цена которым в нынешних сплошь неперспективных деревнях «пучок – пятачок», там целые селения стоят заколоченными) и местные мужики огорошили меня новостью: «Алексаныч, на твоей родине Поклонный крест выставили! Три дня добирались мотоциклисты…Сходи, помолись за усопших! …».
Вот парадокс: местный диковатый люд до сих пор относится к тому контингенту политзаключенных с неким пренебрежением что –ли … Бывает, две старухи разругаются вдрызг и у одной из них невольно выскочит в сваре: « А у тебя, ведьма, вообще мужик …бывший унжлаговец! Заткнись, холера!». И вторая прячет глаза, ретируется.
И это в какой –то тысяче верст от Москвы…Правильно говорят, что на Руси много чего происходит, но…ничего не меняется.
« Что за причуды?» – подумалось мне. Оказалось, и правда. Обычно я шагаю до бывшей «Десятки» полдня, а ребята из нижегородского автомобильного клуба «Экстрим» ехали туда по оставшейся просеке …трое суток ( их отчет я позднее прочел в Интернете). Решил проверить. Собрал охотничье снаряжение и отправился в последний день отпуска в родимые места. То, что увидел, превзошло все ожидания: посреди поселка, в том самом месте, где проводился «развод» заключенных на лесоповал, стоял массивный 7-метровый крест. С блестящей табличкой, с цитатой из солженицынского «Архипелага», точно бьющей в сердце каждого российского тюремного сидельца.
Молодцы экстремалы! Все правильно сделали: к подножию креста они снесли, все, что нашли на территории бывшего ОЛПа — разбитые прожектора, куфты колючей проволоки, старые весы с литой надписью «УНКВД», даже мою детскую железную кроватку не забыли ( а всю мебель тогда только из лагеря и брали). И это хорошо, и это правильно: расплодившиеся снова в этом краю медведи без этих железяк не дали бы Поклонному кресту долго простоять, уж они – то бы поточили об него свои когти! Я запалил костерок, приготовил на ужин подстреленного дорогой рябчика, повспоминал о былом, оставил по русскому обычаю на железном «постаменте» прихваченное с собой антоновское яблоко и отбыл восвояси — до следующего года. А через два месяца на сайте клуба «Экстрим –НН» прочитал отчет : «Наш крузер, доказывая что Simex ЕТ — это лучшая резина для преодоления глубоких глиняных колей, лихо домчал нас до ОЛП №10, в котором мы ставили крест в мае 2010 года. Отлебедились лишь один раз, сев на оба моста в казалось бы маааленьколй безобидной лужице. Колёса левого борта при этом едва выглядывали из глиняного месива.
Крест потемнел, но стоял в грунте крепко. Все найденные нами и сложенные возле креста вещи лагерного быта и обустройства лежали, как и раньше, но вот кто-то положил яблочко под крест. Кто именно, осталось для нас загадкой».
Выдержки из писем
Парфенова Анатолий Александровича.
Если это Дмитрий Тютин, который прокладывал дорогу на 10-й ОЛП, и о котором я читал в «Нижегородском проспекте», то я к нему…
Я — последний пацан «Десятки» и знаю про этот лагерь все. Наша семья уезжала оттуда предпоследней после расформирования лагеря, а доживал на нем свой век один пасечник по имени Григорий Третьяк. Он — тоже бывший З/К, отсидел 20 лет за то, что не захотел брать оружие в руки (родом из Мелитополя, и примкнувший к молоканам, за что и получил срок). На месте лагеря опасайтесь провалиться в колодец: они в ОЛПЕ были глубиной метров 30 и не все еще осыпались: я бываю там дважды в год и находил в этих колодцах провалившихся туда лосей. У меня там сгинула весной одна лайка таким образом.


Ваш «сиделец» немножко лукавит… Трупы не хоронили в лагере никоим образом. Их вывозили по ту сторону Ужгура, где были вырыты большие котлованы, два из них можно и сейчас обнаружить по пути к речке Ужгуренок — притоку Ужгура. Когда лагерь расформировали, в пустых ямах-могилах мы в половодье катались на плотах.
Насчет промзоны угадано правильно: она находилась рядом с КПП и на берегу Ужгура, там же рядом была поселковая баня. Крест вы установили там, где располагалась конвойная псарня, все «верные Русланы» содержались там и мы, пацаны, всегда с опаской пробегали это место!(Их свирепость не знала границ, некоторых даже кормили с шестом, не подходя к ним).
На «Десятке» была начальная школа, и был клуб, крутили кино. Был детский стадион: с каруселью и гигантскими шагами. Последним начальником ОЛПа был Мироевский (кажется, Борис), после расформирования он переехал в Горький и был не последним чином в аэропорту (Возможно еще жив…)
………………………………….
Подробнее обо всех лагерях (11-м, 12-м, 9-м и тд.) могу рассказать при встрече.
И последнее… Антоновское яблочко оставил я. Потому что кроме меня больше некому будет этому кресту поклоняться… А вам СПАСИБО! Хорошее дело сделали!!!


Лирическое отступление: С 40-летнего возраста каждый год я езжу на малую родину в отпуск, иду заросшим волоком за 15 км на «Десятку». Зачем, за каким лесным лешим? Там уж новая, «молодая», тайга непролазная. Безошибочно нахожу единственную полусгнившую стену родного «финского» барака, развожу тут же костер перед ночевкой и лунной светлой ночью предаюсь воспоминаниям. Природа будто все знает: помню живую елочку рядом с бараком, которую мы рядили под новый год. Сейчас ствол ее около метра в диаметре, а из него сразу три (вот вам крест, не вру!) отростка вверх — по числу сыновей «гнезда Парфенова». Символично…
………………………………….
Привет, Дмитрий!
Взаимно рад знакомству, пусть пока и заочному… Повторюсь, что когда в очередной раз пришел на «малую родину» и увидел крест, да еще с «эпитафией» почитаемого мною А. Солженицына, дал себе слово разыскать этих славных ребят- экстремалов и поблагодарить их за благородный труд или пусть даже хобби… А добавить можно многое. Детская память, сами знаете, самая цепкая.
На «десятку» мы доезжали в основном по железной дороге: от Сухобезводного шла ветка через станции Кайск, Лапшангу (ныне пос. Северный), Поржню, Рассвет, 11 ОЛП, 12 ОЛП и наконец ОЛП 10. Ни электричек, ни теплушек не было, а ездили на дрезинах чаще всего или даже на мото-вагонетках: сидишь, а кусты хлещут по лицу — та еще «вьетнамская» (как по -вашему) была дорога! А по бокам-то , понятно, всюду косточки зэковские (иногда с просек и впрямь подносили умерших на лесоповале и клали на ту же дрезину, чтоб довезти до лагеря). Конечная станция у нас именовалась просто и без затей — «Перевалка», потому как именно тут сгружали различные грузы, а лес-кругляк загружали на вагоны. «Перевалка» строго на север от Поклонного креста? перейти через Ужгур и подняться метров 500 вверх (тут раньше проходила т.н. лежневка — настил а по нему вдоль бревна, по которым катились вагонетки с лесом кругляком, их катили сначала зэки, а потом стали и лошадей использовать), там щас еще геологический столбик имеется. Чуть подальше перевалки было солдатское стрельбище: вы наверняка, добираясь до 26-го слева видели полянку — вот там и была насыпь из бревен, где конвоиры 2-3 раз в неделю строчили из ППШ, мы выковыривали там свинец для рыболовных нужд (Ужгур когда-то был рыбной рекой, это сейчас без слез не взглянешь). А дальше по ветке, километрах в полутора, был жд-тупик- простая насыпь: вот за него, разобрав бревна, зэки и скинули тогда паровоз — он угодил прямо в чавкающую болотину возле Ужгура.
Меня удивило, как вы проехали по этому усу сейчас: там ведь наверно пришлось строить еще один мост: по пути, недалеко от стрельбища есть один большой ручей (там еще бобриных запруд море)- и через него был шаткий мост, который рушится в половодье. Каким чудом вы через него перебрались? — уму непостижимо. А на том мосту через Ужгур, который вы строите на снимках, я наблюдал такую картину. Перегруженный лесом состав шел из леса (со стороны Зиновьи)и встал перед мостом. Комендант лагеря Мироевский испугался, что мост рухнет и приказал часть вагонов отцепить. Ну приказал и ускакал восвояси… А зэки народ непослушный: обматерили «перестраховщика» (они это умели вычурно делать) и с разгона проскочили этот шаткий мостик. Мы, мальчишки, в это время купались в омутке слева (тут была поселковая «купалка» и восхищенными глазами смотрели, как дрожат и скрипят сваи — того и гляди все рухнет!
Я спрашивал у мамы перед ее кончиной (она долго болела, была лежачей): » Как ты не боялась иногда заходить в лагерь по поручению школьного начальства?» Она отвечала так: «А там нечего было бояться, сынок… На «десятом» сидели почти сплошь интеллигенты — врачи, учителя, историки, музейные работники… С ними иногда так приятно было говорить, и обходились со мной, девчонкой по сути, они очень вежливо…» Вот она так запомнила. Хотя… Уже после расформирования отец послал меня набрать опилок в простенке одного из бараков. Я засунул руки туда и тут выдернул их от боли: руки были все к крови. Копнули лопатой и оказалось, что в опилках спрятан десяток хорошо отточенных и промасленных сапожных ножей. Не знаю: может к побегу кто таким образом готовился, может все-таки были между з/к свои разборки с помощью этого холодного оружия. Врать не буду…
А уезжали все впопыхах и все бросая. Можете представить: мы открыли один склад (10 на 12), а он доверху набит новыми валенками. Все бросили ( мы ими потом кидались, игрались! Часть растащили крестьяне из деревень Тимариха, Трушкино, Борислеба, Любимовки и т.д) Папа говорил, валенки эти для з/к и предназначались, но те ходили в обносках и рваных галошах, никто им этой обувки не давал даже в лютый мороз — РАСЕЯ, однако!


ПЕРЕХОД к 3 ЧАСТИ

К ОГЛАВЛЕНИЮ

ЕЖЕДНЕВНО НОВОЕ НА МОЁМ ТЕЛЕГРАМ КАНАЛЕ