Глава шестая
Информация подготовлена Морозовой Верой Фёдоровной
Ссыльные в лесах Унжлага
В непроходимых лесах, на маленьких лагерных пунктах проживали люди, которые уже отсидели свои срока, но покинуть их они не могли. В приговорах значилась формулировка «ограничение в правах на 3,5, 8 … лет» или «поражение в правах — п./п.», то есть данный человек не мог по своему желанию покинуть назначенное места жительства. Органы указывали освободившемуся человеку место, где он должен проживать в течение нескольких лет. Все — таки лучше, чем зона. Эта категория людей могла свободно передвигаться по определенной местности, заводить семью, проживать в частных домах, иметь детей, но постоянно быть в поле зрения опера, то есть регулярно отмечаться, являться по первому зову в органы. Для людей, отсидевших за колючей проволокой немало лет, — это счастье. Пусть такая свобода, пусть под прицелом всевидящего глаза НКВД, но пройти одному по лесной тропинке или поваляться на копне свежего сена — это дорогого стоило. Побыть наедине с самим собой заключенным удавалось крайне редко, а тут — свобода! Можно было побыть таким, каким тебе хочется, хотя бы недолго. В бескрайних лесах Унжлага мест для ссыльных было множество. Проследим судьбу, хотя бы одного человека.
Прокопьев Иван Никифорович, 1910 г.р.
Родился и вырос в Кемеровской области, русский, крестьянин, грамотный (умел писать и читать). Получил срок до В.О.в по статье 58 — 10. Однажды в разговоре друг сказал ему, что он делает дело, как не русский. На эту реплику Иван Прокопьев ответил, что и тов. Сталин тоже нерусский, он тоже делает дело не так? Этот шутливый разговор тут же передали туда, куда следует. Пошел Иван — крестьянский сын по статье, как лютый враг народа. Вот выписка из учетной карточки осужденного: «осужден Тройкой НКВД Западно — Сибирского края 7 октября 1937года по ст. 58 — 10 УК РСФСР сроком на 5 лет лишения свободы. Начало срока 20сентября 1937года. Конец срока 20 сентября 1942 года. Прибыл 16июля 1940года из Томсинлага (Томской обл.) в Унженский ИТЛ ст. Сухобезводное».
Эту выписку получила дочь И.Н. Прокопьева — Людмила из Нижегородского Информационного Центра в 2011 году. После освобождения он был оставлен для работ при лагере. Расставаться с ним чекисты не хотели. Лучше придержать его где — нибудь в лесах: на кордоне или около лагерей лет на 10. К тому же, вышел приказ: с началом войны осужденных по политическим статьям не освобождать и не разрешать выезд в родные края. Назначили И. Прокопьеву место жительства — лагерный пункт. Поселился, стал работать вольнонаемным. В праздник как — то пошел в соседнюю деревню Тимариху. Среди местных красавиц приглядел себе невесту. Сделал предложение. Она приняла. Поженились. Отправили жить молодоженов на Каливец. Выделили маленькую комнату в холодном бараке. В лютые зимы натопить худой барак было невозможно. К утру вода застывала в ведре. Работал Иван то на железной дороге, то на лесоповале. Перевели его на новое место жительства. Оно мало, чем отличалось от прежнего — это 11 зона. Здесь предоставили работу в лесничестве. А затем перебросили семью на другое место — на 8 пункт. Здесь семья прожила немало лет. Построили большой дом, завели скотину, держали 3 лошади, сажали огород, заготовляли сено. Трудились не покладая рук, до седьмого пота.
Каждому невинно осужденному хотелось доказать всем, что он не виноват. Вот и Иван Прокопьев писал в Москву в надежде, что его дело пересмотрят и разберутся. Произошло чудо! Действительно разобрались! В 1954 году срочно повесткой вызвали мученика — скитальца в Москву. Признали наши власти, что осудили невиновного. Возвратился Иван Никифорович из столицы с документами о полной реабилитации. Пригласил всех соседей. Положил справки и другие документы на стол. Встал и четко произнес одно слово « Не виновен». Соседи, такие же сосланные люди, стали читать документы, радоваться за счастливца. Государство компенсировало моральный ущерб — выплатило около 2 тысяч рублей. По тем временам это была немалая сумма. Его дочь, Людмила, сказала через много лет такую фразу: « Я не знаю, был ли папа рад деньгам? К этому времени он тяжело болел».
В 70годы семья Прокопьевых выбралась с глухого лесного заброшенного 8 лагерного пункта. Купили они дом на станции Сухобезводное, где когда — то отбывал срок глава семейства. Недолго прожил там Иван Никифорович. Годы, проведенные в лагерях и ссылках, сделали свое дело. Умер он свободным и реабилитированным, а поэтому счастливым человеком. А сколько народу ушло в мир иной с клеймом «враг народа»?
ОЛП №8
Воспоминания Гридневой (Прокопьевой) Л. 1954г.р.
Мой папа отбывал ссылку на 8 лагерном пункте. Раннее детство прошло именно там. Я помню лагерные бараки. Их было несколько. После закрытия зоны в одном из них открыли начальную школу. Классы располагались в очень больших комнатах (до 55кв.м.). Окна находились у потолка. Они были маленькие, с решетками. Какое-то время там оставалась рота солдат, потому что они занимались выращиванием и дрессировкой собак для Унжлага. Затем собачий питомник убрали. Работал магазин. Помню соседей: Комовых, Мишулиных, Оленевых, Зиновьевых. Возможно, они тоже были ссыльными.
В детстве у нас была необычная забава. На территории бывшей зоны нашли глубокие колодцы. Кидали в них камешки, но мы не слышали, чтобы они «приземлялись». Нам захотелось узнать глубину ям. Наконец, нашли камни более крупные, стали сбрасывать их и считать до 10. Только тогда мы услышали, что они коснулись дна. Воды в колодцах не было, но мы продолжали экспериментировать. Родители случайно узнали о наших забавах. От греха подальше, засыпали их. Говорят, что глубина таких колодцев на некоторых зонах доходила до 30метров.
Однажды нашли непонятное строение. Оно наполовину было в земле, а вторая часть находилась выше уровня земли. Вход был достаточно широким. Изнутри оно было отделано дранкой. Нам это сооружение напоминало подземный ход или переход куда — то. Только через много лет мы поняли, что это было овощехранилище зоны.
После ликвидации зоны, бараки остались бесхозными. Немногочисленное население бывшего ОЛП №8 использовало доски, кирпичи, рамы, двери из зековских бараков. Нельзя забывать, что в глухом лесу в хозяйстве годилась любая мелочь, потому что все жили, как в дореволюционное время. У нас в конюшне и на летней кухне были необычные двери с железными окошечками. Нас это забавляло. Мы их открывали и закрывали. Играли. Откуда же было нам знать, что это двери из лагерных бараков. А окошечки — это «кормушки» для зеков.
.
Прощальный поклон
Нет, Господь,
Я дорогу не мерю,-
Что положено,
То и пройду.
Мать Мария
.
Теплым сентябрьским деньком, во второй его половине, по заброшенной насыпи легко шагает девочка — подросток. Ее зовут Люда, а в кругу семьи — Люсенька, так как была младшей: старшие братья и сестра души не чаяли в маленькой и ласковой сестричке. Куда же так торопится Люда? Оказывается, спешит она домой на бывший лагпункт №8, ныне он значится, как поселок Школьный, хотя об этом мало кто знает. Все жители лесов Унжлага это место называют просто — восьмой. Населения там, практически, не осталось, только семья бывшего ссыльного Ивана Прокопьева, Людиного папы, никак не соберется покинуть это место. Почему? Держит оно его как — то! Не отпускает! Имеет необъяснимую силу! Может быть потому, что тут, в глухом месте, ощутил бывший заключенный и ссыльный внутреннюю, а потом и физическую свободу. Здесь и только здесь он отдыхал душой, которую смог сохранить за годы заключения и десятилетней ссылки. На «восьмой» ссыльный крестьянин построил пятистенный дом, большой двор. Завел хозяйство: трех лошадей, две коровы, бычка, телят, свиней, кур. В лесных краях надеяться нужно было только на свои руки и крестьянскую смекалку. Никто не привезет на заброшенный лагпункт гвозди, веревки, кирпич, доски, которые так нужны в хозяйстве. Продукты тоже никто не доставлял туда, поэтому питались тем, что выращивали на огороде. В суровом климате возделывали теплолюбивые помидоры и огурцы, растили свеклу и капусту, затем их солили, сушили. Картошки высаживали немало, потому что — это второй хлеб в лесах Унжлага. Муку и соль покупали мешками на Лапшанге, с запасом на несколько месяцев. Хлеб выпекали в большой русской печи на два дня. Так и жила семья Прокопьевых вдали от людей, обходясь самым малым. Были, конечно, и преимущества такого существования — никто не мог донести в органы о том, о чем иногда тихонько говорили супруги, никто не мог позавидовать на достаток в семье, да и детишки росли здоровенькими и добрыми, открытыми и независтливыми. Однако же, были и большие минусы — оторванность от населенных пунктов — дети не могли оставаться здесь на всю жизнь на заброшенном восьмом лагпункте. Им нужно было учиться в школе, идти в большой и сложный мир — это понимали родители. Старшие дети окончили школу на Лапшанге при Унжлаге, тогда еще функционировала железная дорога: ходил пассажирский поезд через станцию Каливец — это в четырех километрах от восьмой зоны. А вот младшей — Люде в пятом классе пришлось учиться в другое время, после расформирования лагеря — тогда уже закрыли дорогу. Ей необходимо было пешком ходить в поселок Северный, жить у чужих людей на квартире. По субботам, на выходные, пешком бегать домой. Вот и сейчас спешит девочка домой, на бывшую зону, где ее ждет любимая мамочка и строгий, но справедливый папа.
Через километр Люда свернула с железнодорожной насыпи на лесную дорогу, еще не заросшую кустарником, по ней она пойдет смело, потому что эти места тринадцатилетней жительнице лесного поселка знакомы с раннего детства. Она смело вышагивала по бывшей лежневке (так называли дороги при Унжлаге, по которым вывозили лес с дальних зон, их строили из толстых досок, уложенных на слеги). Она мысленно готовила рассказ для родителей о впечатлениях от большой школы, где много учеников, красивых и умных учителей, которые так модно одеваются, женщины ходят на высоких каблуках, имеют сумочки, где лежит губная помада и духи (это Люда увидела случайно). Вдруг она посмотрела под ноги. В шаге от нее извивалась змея — черная двухметровая. Люда застыла! Так ее учил папа. Гадюка тоже замерла на некоторое время, как бы раздумывая, что делать. Стояние длилось недолго: змея успокоилась и медленно переползла через лежневку. Люда облегченно вздохнула, она поняла, что внутренне была готова к такой встрече. Ее сознание подсказало правильную линию поведения в этой ситуации: не зря ее папа брал с собой на охоту, в непроходимые чащи леса, где показывал, рассказывал, как бы готовил к случайной встрече с дикой природой лесов Унжлага.
Вскоре она услышала, что по разбитой лежневке стучат копыта лошади — это только папа может ехать ей навстречу! Да! Так и есть: из — за поворота показался отец, он ехал на лошади, а рядом с ним на привязи шагала молодая кобыла — Роза. Это любимая лошадка Люды. Она за неделю так соскучилась по Розе, что бросилась обнимать и гладить «подругу», говоря ласковые слова. Вот она села на лошадку, и они поехали. Вдруг отца свернул с лежневки в сторону, Люда — за ним, переехали через речку, остановились у лавочки (их специально ставили на лесных дорогах для отдыха пешеходам через пять — шесть километров, потому что жители деревень преодолевали расстояние до центральной проезжей дороги пешком). Слезли с лошадей, привязали их. Отец сказал: «Иди за мной». Люда не могла понять, куда свернули и зачем идти, но спрашивать не стала: знала, что просто так, без причины, папа не стал бы это делать. Вскоре они остановились. Отец, не говоря ни слова, пошел по направлению к березовой рощице. Люда стала наблюдать. Вот он подошел к невысокой березе, руками, как слепой, потрогал ствол дерева, словно что — то пытался найти, затем негромко сказал: «Здравствуй, Петр! Это я, Иван! Пришел проститься. Скоро уеду из этих мест. Встретимся там, когда — нибудь». Затем пошел дальше, так же остановился у другой березки, потрогал ствол, тихонько что — то сказал. Люда уже не могла услышать это. Так отец подходил и подходил к деревцам, стоял, склонив голову около них, невнятно шептал слова, смысл которых не могла понять дочь.
Люда очень устала в дороге: она начала «хныкать» (так сказала о себе много лет спустя) и говорить, что после школы хочет кушать, а не ходить здесь по лесу, что соскучилась по маме. Отец строго посмотрел на дочь и холодно сказал: «Немедленно замолчи!» Он все ходил по березняку и, казалось, не может уйти из лесочка. Наконец, внял «нытью» дочери, направился к ней, но отойдя от рощицы шагов на пять, остановился, повернулся лицом к деревцам, встал на колени и низко склонил голову, как бы поклонился, а затем коснулся лбом земли и невнятно прошептал : «Простите, если что не так».
Через много лет Людмила Ивановна Гриднева (Прокопьева) сказала: «Ему бы все объяснить, я бы все поняла, но это не было принято в нашей семье».
Вскоре семья Прокопьевых покинула поселок Школьный — бывший восьмой лагерный пункт, казалось, что навсегда.
Прошло около сорока лет после того, как опустело это место, но тем, кто там родился и вырос, продолжал сниться этот уголок, он имел притягательную силу, как бы не давал забыть о себе. Добраться до него нелегко: дороги, ведущие туда, давно заросли, а насыпь железнодорожного полотна осыпалась и почти сравнялась с землей. Несмотря на это, Л. Гриднева (Прокопьева) смогла побывать там вместе со старшей сестрой Ниной (Жемчуговой). Сестры с большим трудом добрались до восьмого, конечно не одни, их проводил туда муж Нины. Сестры нашли место, где стоял их дом, двор. Посидели на лужайке, которая чудом не заросла, вспомнили родителей, взяли горсть земли и отправились в обратный путь на Лапшангу — Северный. Сестрам очень хотелось найти то место, ту березовую рощу, где их папа когда — то прощался с теми, кто остался в земле Унжлага навсегда, но это сделать было невозможно: в той стороне теперь стоит сплошной стеной непроходимый лес.
А после столь трудного похода в родной край, как сказала Люда, это место перестало ей сниться, как бы восьмая зона «отпустила» ее.
.
Р. S. Отправив электронной почтой в Петербург, этот текст Прокопьевой (Гридневой) Людмиле Ивановне, я получила ответ: «Вера, все прочитала, плачу редко, а тут дала такую волю слезам, думала, сойду с ума. Все так накатило! Спасибо тебе за то, что написала о судьбе поколения, часть которого навсегда осталась в лесах Унжлага».
.
Прочитав воспоминания бывшего сидельца Унжлага с 1937 года Т.А. Печенюк, я была поражена тем, что он тоже неоднократно посещал места массовых захоронений времён Великой Отечественной войны. Он написал, что пока ноги его носят, до тех пор будет посещать 94 квартал унжлаговской тайги, где зарыты в безвестных захоронениях его товарищи и знакомые по лагерю. Я верю, что бывший заключённый, а потом и уважаемый житель Лапшанги, не раз бывал на местах массовых захоронений.
——————————————-
Глава седьмая
Гарелышева Н. Ф. Унжлаг – территория насилия и скорби // 30 октября : газ. – 2003. – № 35. – С 5 : ил.
— 1 —
УНЖЛАГ — ТЕРРИТОРИЯ НАСИЛИЯ И СКОРБИ
Я стою на высоком берегу тихой речки Унжи. Лето выдалось засушливым, река обмелела, песчаные косы рассекли русло.
По ту сторону реки — лес. До самого горизонта ровный, без возвышенностей и ложбин, без вышек и просек. Тишина и благодать. От простора захватывает дух.
Взгляд медленно скользит по монолитной поверхности лесного массива.
Мучительно стараюсь угадать, где же то место, куда я стремилась последние пять лет. Преодолев тысячи километров, приехала сюда, в этот старинный городок Макарьев, процветавший в начале прошлого века, а ныне запущенный, неряшливый, как старый, одинокий человек, безразличный к своей внешности, потому что никому он не нужен.
Успокаиваю себя: лишь одна ночь и река отделяют меня от территории бывшего Унжлага, где 60 лет назад погиб мой отец.
Но что я найду там, в этом безмолвном, таинственном лесу?
Мой отец, Франц Францевич Мали, родился в Чехословакии в семье рабочего. Отец его — каменщик, как и старший из четырех братьев — Антон. Иосиф и Эдуард — шахтеры. После окончания 7 классов отца определили в пекарню мальчиком-подручным.
К началу Первой мировой войны он достиг призывного возраста, и его взяли в армию. Сначала отправили на Сербский фронт, затем в Карпаты. В 1915 году он попал в плен. Ни Родины, ни родных отец никогда так Карпаты. В 1915 году он попал в плен. Ни Родины, ни родных отец никогда так больше и не увидал.
Пленных отправили в Верхнеудинск, затем на Калатинский завод. Работал он и на шахте — всюду за колючей проволокой и под стражей.
После Февральской революции отец попал в Екатеринбург, в лагерь для военнопленных. Профессия пекаря очень пригодилась ему, он работал в гарнизонной пекарне. Вся его дальнейшая жизнь была связана с хлебопекарным производством. Мне кажется, я и сейчас помню аромат пышного желтоватого горчичного хлеба, который теперь нигде не выпекают.
Жизнь постепенно налаживалась. Отец был освобожден из-под стражи, работал вольнонаемным, но каждый год отмечался в комендатуре. Он активно участвовал в строительстве завода «Автомат» во Втузгородке. Женился на коренной екатеринбурженке
Марии Владимировне Романовой. Родились две дочери: моя старшая сестра Валентина и я.
На работе отца ценили как опытного специалиста, повышали в должности: бригадир — мастер — начальник смены — технорук завода.
В 1931 году в Екатеринбурге он вступил в партию большевиков, а в 1936-м принял советское гражданство.
Но с середины 1930-х годов, когда над страной навис дамоклов меч репрессий, каждую ночь исчезали его друзья и знакомые. Те, с кем делил он горькие дни, будучи военнопленным, с кем вместе работал. Февральской ночью 1938-го пришли и за ним. Отца дома не было, он работал во вторую смену, обыск провели без него.
Паутинки моей детской памяти сохранили ощущение его рук, поднявших меня, прикосновение колючей щеки и прощальный поцелуй.
— 2 —
С тех пор целых 20 лет мы ничего не знали об отце. Только в 1958 году, когда он был реабилитирован за «отсутствием состава преступления», нам выдали справку о его смерти. Скончался «от воспаления легких» 6 ноября 1940 года. Но где? Неизвестно.
Когда я пришла на хлебозавод «Автомат», чтобы получить за отца мизерное единовременное пособие, многие, кто знал его, еще работали. Женщины, узнав о судьбе отца, плакали: «Добрейший человек, честный, отзывчивый, за что же его так мучили?» А не за что, как и миллионы других. У всех стандартные обвинения: агент двух, а то и трех иностранных разведок, враг народа. Под пытками заставляли подписывать протоколы, изощренно издевались. Когда — 5 лет назад — открыли архивы, в деле моего отца я прочла слова следователя Кравцова: «Ты должен подписать протокол допроса о не совершенных тобой шпионско-диверсионных актах потому, что партии и правительству необходимо изгнать из СССР консульства вражеских государств, являющихся очагами шпионажа против нашей страны. Тем самым ты поможешь предотвратить угрозу Второй мировой войны».
Далее по протоколу: «Обвиняемые были помещены в камеру, где мы организовали «работу» (читай — пытки), после чего они подписали протокол». Подписал ли такой протокол мой отец — неизвестно, среди других фамилий его не значилась.
Узнать, где покоится прах моего отца, было невозможно. В деле я нашла лишь такую запись: «Этапирован на ст. Яр-Фосфоритный в Вятлаг НКВД».
Это была тонкая ниточка и очень короткая. Я написала письмо в УВД Кировской области, ответ получила вскоре: «Мали Ф.Ф. отправлен по этапу в Унжлаг. Адрес Унжлага неизвестен».
Помня, что река Унжа протекает в Костромской области, я написала в УВД этой области. Но ответа не последовало. Ниточка оборвалась. Где же искать Унжлаг?
Помог случай. К моей знакомой приехала племянница Нина Николаевна Соколова из города Макарьева (он стоит на реке Унже). Мы разговорились, и я спросила, не слышала ли она об Унжлаге, и получила неожиданный ответ: «Так это же за рекой, недалеко от села Тимошино». Я попросила у нее разрешения приехать в Макарьев, и вот я почти у цели. Завтра буду там.
Второго августа утром я отправилась на пристань.
На лодочке за 5 рублей меня переправили на другой берег. А здесь, чтобы добраться до села Тимошино, надо терпеливо ждать попутку.
Стоял последний знойный день лета — Ильин день.
Мы с Ниной Федоровной (жительницей села Тимошино) сидим на скамеечке на берегу реки. Узнав о цели моего приезда, она посочувствовала: «Теперь вы там уже ничего не найдете, все заросло лесом».
40 км до села мы преодолели почти за час. Меня перепоручили главе администрации Наталье Витальевне Боковой.
Она оказалась женщиной приветливой.
— Как же все устроить? — на минуту задумалась. — Сейчас позвоню в школу.
И меня отвезли к директору школы Татьяне Витальевне Новожиловой. Она уже успела сходить в школу и принесла бесценные материалы: карту Унжлага, составленную преподавателем географии З.Д.Пургиной, и альбом, в котором старшеклассники Тимошинской средней школы записывали воспоминания бывших узников.
— Вообще-то лагерь был очень засекречен, — пояснила Татьяна Витальевна. — В нашем селе о нем ничего не знали, может, кукуевцы знали, лагерь-то находился за деревней Кукуй-2.
— 3 —
— Как же туда добраться? И далеко ли это?
— Километров восемнадцать, но туда никто не ездит. Может, завтра муж вас отвезет на своей машине.
Оставшись в комнате одна, я положила перед собой карту, раскрыла альбом и погрузилась в мир ужасов, насилия и скорби.
Унжлаг занимал огромную территорию. Это был целый архипелаг, в состав которого входили десятки лагпунктов, в которых в разное время содержались от 15 до 30 тысяч заключенных.
Лагеря располагались вдоль рек, которых в этой местности очень много: Кучонка, Черная, Нерег, Селеза, Поеж, Белый Лух и т.д.
На карте обозначены два женских лагеря. Был лагерь немецкий под № 9 на реке Нерег и еще один, где также содержались иностранцы. В котором из них погиб мой отец, неизвестно. Я поняла, что добраться до лагерей, вернее, до того места, где они находились, теперь нет возможности: буйный лес, выросший на костях человеческих, скрыл все тайны.
Записи в альбоме тимошинских школьников лишь приоткрыли их.
ВСПОМИНАЮТ «СИДЕЛЬЦЫ»
Василий Макарович Пашин:
Управление лагерей находилось в Лапшанге. Синица, Поеж — перевалочные пункты. Лес перевозили на лошадях, грузили в вагоны и отправляли на Лапшангу и в Сухобезводный, а оттуда — за границу. В одном из женских лагерей отбывала срок известная певица Лидия Русланова.
Кормили нас плохо: 400 г хлеба в день, баланда. Жиров никаких не давали, а норма выработки 7—10 кубометров древесины. Если не выполняли норму несколько дней, сажали в изолятор, в крохотное помещение, где 10—15 человек могли только стоять. Стояли всю ночь, а утром — на работу. В любую погоду. С собой брали две пары лаптей, но их на смену не хватало.
(Записала Людмила Новожилова, 10-й класс.)
Михаил Иванович Тюкалов:
Лес валили вручную. Инструменты: пила-поперечка, пила-лучевка, топор. Все несли на себе в делянку. Начальником санчасти была жена начальника лагеря. Она отправляла на работу всех, кто хотя бы чуть-чуть ходил. По дороге от простуды и голода умирали по 6-8 человек в день. Умерших несли на носилках до зоны. Сначала трупы складывали в землянку, а ночью хоронили.
Те, кто оставался в зоне, делали подкоп к землянке, вырезали внутренности умерших, варили и ели, чтобы не умереть от голода.
Ночью вырывали неглубокую ямку-«могилу», слегка засыпали землей или снегом, ставили деревянный крестик и № статьи. Фамилии, имена писать было запрещено. Сменилось много начальников лагеря, только об одном из них — это был фронтовик с женой — сохранилось хорошее воспоминание.
(Записала Наталья Герасимова, 10-й класс.)
— 4 —
Николай Фомич Поцик (лагерь № 3 за Кукуем):
Заключенных везли эшелонами. Всех немцев собрали в одном лагере. Поднимали нас в 4 утра, делянки далеко в лесу, а к 8 часам надо быть на работе. Идти тяжело, шли голодные, поддерживая друг друга за руку.
В 1949 году был страшный голод. Хлеба давали 50 граммов утром и 50 — вечером. Суп — листик зеленой капусты, вода, ложка растительного масла. Однажды привезли соленую кильку и селедку и давали без нормы. Голодные люди набросились на еду и стали пухнуть от соли и воды. Смертность была жуткая. Мертвых вывозили машинами.
(Записала Ольга 10-й класс.)
После прочитанного я рассталась с иллюзией, которую лелеяла много лет: найти захоронение отца и привезти горсть земли на могилу матери. Но от желания добраться до ближайшей точки зловещего Унжлага не отказалась. Нужно только пережить эту ночь.
Утро выдалось холодным и пасмурным. Была суббота. Не думаю, что мужу Татьяны Витальевны, лесничему, очень хотелось ехать на Кукуй. Но Николай Васильевич согласился отвезти меня. Миновав близлежащую деревню Хулабердиху, которая, говорят, была конечным пунктом похода Мамая, наша «Нива» вырвалась на простор полей.
— Вот на этих полях мы школьниками пропалывали лен, — с грустью поведала Татьяна Витальевна, глядя на заросшие бесхозные просторы. — А на этом поле убирали картофель.
Нынче Мамай тут не проходил, но везде следы безлюдья и запустенья. Так же выглядели и рядом стоящие деревеньки Кукуй-1 и Кукуй-2.
Разваливающиеся дома, покинутые хозяевами, являли грустную картину. В добротных домах остались верные родным местам старожилы. К одному из таких крепких домов мы и подъехали. Хозяин, высокий, худощавый мужчина с нездешним акцентом, оказался молдаванином. Дмитрий Иванович Пшеницкий был призван на военную службу в 1952 году и направлен сюда, в костромскую глубинку, охранять зэков. Три года отслужил, а там и лагеря после смерти Сталина начали ликвидировать. Ликвидация закончилась в 1958 году. Охранял Пшеницкий как раз тот лагерь, где были осужденные по 58-й статье.
— Культурные люди были, — вспоминает Дмитрий Иванович, не сквернословили, относились друг к другу бережно. Жалко было смотреть на них, но мы несли свою службу.
Последним начальником лагеря был Моисей Григорьевич Рывкин, по словам Пшеницкого, мужик хороший.
— А где же все-таки начинается Ужлаг?
— Да верстах в 5 от кромки.
Он показал в сторону леса, начинавшегося примерно в километре от деревни.
— А есть ли дорога, можно ли пройти?
— Нету, все заросло лесом. Никто не ходит, не ездит туда, деревня вымирает. Осталось несколько человек.
Я смотрела на этот лес, мне хотелось пойти туда, ходить долго-долго и, может быть, найти хоть что-нибудь, напоминающее о людях, страдавших здесь, положивших свои жизни в этом лесу.
— Не терзайтесь, — словно уловив мои мысли, сказал Николай Васильевич, — все равно вы ничего не найдете.
Он спешил. Да и мне нужно было поискать подводу, чтобы добраться от Тимошино до Унжи. К вечеру я была в Макарьеве, а наутро покинула этот городок.
Почти год прошел после моей поездки. Я часто в мыслях возвращаюсь к Унжлагу. Осталось чувство неудовлетворенности. Почему ни от кого, нигде, ни до поездки, ни после я не слышала об Унжлаге? Ведь там погибли тысячи людей. И вряд ли родственники знают, где их могилы.
Кто же может взять на себя эту миссию — восстановить имена узников Унжлага? И поставить хотя бы камень, чтобы родные, оставшиеся в живых, или потомки могли приехать и поклониться праху своих предков.
————————————
.
Глава восьмая
.
По воспоминаниям заключенных и местных жителей все ОЛП были однотипные: четырехугольные зоны, огражденные плотным забором из кольев высотой 3 -4 метра, посередине ворота и пропускной пункт. Внутри бараки, хорошо, если были построены, хуже, если были только палатки, и совсем плохо, когда ночевали под открытым небом, а днем строили бараки. В них жили по 60 человек, спали на двух ярусных нарах, укрывались фуфайкой. Умерших хоронили без всяких почестей, неглубоко, просто присыпая землей.
Заключенные все делали своими руками и в короткий срок. Валили лес, строили жилье, тянули железнодорожную ветку от станции Сухобезводная (где находилось Главное управление лагерей) до поселка Северный и до лесного поселка Выгорки Макарьевского района.
30 июля 1937г выходит оперативный приказ народного комиссара внутренних дел СССР « Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов»
В лагеря УНЖЛАГа хлынул невиданный поток заключенных:
На 01. 01 1938 год — 15469 человек,
На 01. 01 1939 год –16469 человек,
На 01.01 1940 год – 19836 человек,
На 01. 01. 1941 год – 23676 человек,
На 01. 07 1941 год – 27278 человек,
На 01. 01. 1946 год – 17633 человека.
Максимальное количество заключенных на 01. 01. 1950 год – 30210 человек
На 01. 01. 1960 год – 12968 человек.
Что знаешь ты, страна, о нашем горе?
Быль не дойдет ни в песне, ни в письме.
Нас тысячи невинных – на Печоре,
На Енисее и на Колыме.
На рубку леса ходим под конвоем,
Едим баланду. Каторжный режим.
И в мерзлоте могилы сами роем,
И сами в них, погибшие, лежим….
Или… Статьей тяжелой окрещен,
Ты потерял родное имя
Под гнетом лагерных имен:
«Гад», «враг народа», «сучье вымя».
Анатолий Александров.
Кого и от чего исправлял Унжлаг, сказать трудно. Главной задачей было не исправление, а производство. Заключенные Унжлага в частности производили: рудничную стойку, шпалы, авиасосну, авиафанеру, крепежи — для угольных шахт, ружболванку. Заготовляли: лыжные болванки, дрова в Москву, лес (для производства бумаги и печатания газеты «Правда» уходил в Правдинск). Изготовляли: лыжи, корпуса для часов, занимались деревообработкой. Было налажено: мебельное, швейное, гончарное производство и сельскохозяйственные работы, выращивали овощи для столовых, заготовляли сено для коров и лошадей. Разводили сады. Хорошим качеством славился кирпич который обжигали заключенные.
«О мерах наказания к репрессируемым»
Все репрессируемые разбиваются на две категории:
1. Наиболее враждебные элементы. Они подлежат немедленному аресту и по рассмотрению их дел на тройках – расстрелу.
2. Остальные, менее активные, но все же враждебные элементы, подлежат аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет.
3. Все семьи взять на учет и установить за ними систематическое наблюдение.
Основные статьи обвинения: 58-10 ( антисоветская пропаганда и агитация), 58-14 ( контрреволюционный саботаж). Значительная часть приговоров выносилась без указания конкретной статьи с формулировками: за антисоветскую клевету, антисоветские высказывания, за контрреволюционные разговоры, как социально – опасный элемент и т.п.
Арестам подвергались все категории населения. В стране по состоянию на 4 августа 1938г. у репрессированных родителей было изъято 17.355 детей и намечалось изъять еще 5000. Дети врагов народа должны были проявлять лояльность к власти, клясться в верности, отказываться от родителей. Противостоять этому могли единицы с очень сильным характером.
Политических по 58 ст. не задерживали долго в одном лагере, а перевозили из лагеря в лагерь.
В УНЖЛАГе выходили две газеты: «За стахановский труд» ( позже «Патриот России») для сотрудников и «На трудовой вахте» — для заключенных.
В Унжлаге были особые дни:
Понедельник – день политучебы
Четверг – лекционный день.
В эти дни запрещались командировки, репетиции художественной самодеятельности, тренировки спортсменов.
У каждого лагеря была своя афиша:
ИТЛ № 7 -«санитарный» — для больных, инвалидов, сильно ослабленных.
ИТЛ № 12 –«сельхоз» — делали сельхозинвентарь для других лагерей.
ИТЛ №11 – «человеческая свалка» — для самых слабых и истощенных, кто был на грани смерти. Потом стал «женский».
ИТЛ № 9 – немецкий, сидели немцы после войны.
Эксплуатируемые Унжлагом лесные дачи были отдалены от транспортных путей на расстояние 45 – 150 км, поэтому для полной эксплуатации вглубь лесного массива постоянно строились железные дороги – лесовозные ветки нормальной колеи. Общая протяженность железнодорожных путей, закрепленных за Унжлагом, составляла 150 км, из них – главного пути – 71км, погрузочных усов – 79 км. Постоянно работало 13 паровозов и 120 вагонов, пропускная способность ветки по вывозу древесины составляла 2600 кубометров в год. По авто лежневым дорогам общей протяженностью 34 км 24 автомашины вывозили 330 тысяч кубометров в год.
Главной артерией УНЖЛАГа была железнодорожная ветка широкой колеи, начинающаяся в Сухобезводном и проходившая через станции Лапшанга (так называли в то время поселок Северный), Рассвет, Белый Лух, Поеж, являвшиеся ключевыми пунктами системы лагерей. Поезд № 402 шел на Выгорки. Поезд № 403 на Волгодон. Во время существования лагерей на обратной стороне билета ставили печать ИТЛ. От ключевых пунктов в леса уходили многочисленные узкоколейки, заканчивавшиеся отдельными лагерными пунктами ОЛП, от которых в лесную глушь шли лежневки, упиравшиеся в делянки. Дальше пути не было.
УЖД (узкоколейные железные дороги)
Ужд Комсомольская построена в 1930 году, скорее всего заключенными. Дорога лесовозная, сплавная, пассажирская. Работала до 1980г. Пассажирский поезд « Комсомолка – 200 пикет» отправлялся утром с рабочими и возвращался вечером, дорога полностью разобрана в 1990г.
Ужд Елховская — Дуплянь, левый берег реки Белого Луха построена в 1949г. Лесовозная, сплавная, в 1950 г. пересекала линию широкой колеи УНЖЛАГа (Сухобезводная – Лапшанга – Выгорки), составляла единую сеть Первомайской ужд
Первомайская Ужд. Первомайка – Вонд – ОЛП № 2.(левый берег реки Унжи) Построена в 1948 году. Лесовозная, сплавная, пассажирская с вагончиками от непогоды, и пролетками. Имелось на линии 2 рабочих поселка из завербовавшихся рабочих- Вонд и Второй лагерь. Здесь вместе с вербованными жили и немцы, украинцы, молдоване, не захотевшие вернуться на Родину. Прекращена в 1980г, т.к. закрыли поселок Вонд. Все участки дороги, находившиеся восточнее Вонда, были разобраны. Участок дороги Первомайка – Вонд сохранился, т.к. вдоль дороги находились сенокосы жителей Первомайки, Горчухи. Сено возили на мотодризинах.
Заключенные, годами вгрызаясь в лес, строили новые лагеря, ставили вышки, натягивали колючую проволоку и вновь, день за днем, исполняли свое тяжкое послушание.
Размеры Унжлага были сравнимы с небольшой западноевропейской страной. Он и сам был в своем роде государство или подобие Большого государства. Чтобы добраться от столицы лагеря Сухобезводное Горьковской области до крайнего северного лаготделения в Костромской области с его головным лагпунктом Поеж, надо было ехать по лагерной железной дороге всю ночь. Найти эту дорогу нельзя было ни на одной карте – как и весь Унжлаг.
В этих лесах бродили лоси и медведи, скрывались раскольники, там заключенные прорубали просеки, выволакивали на себе бревна из хлюпающей трясины, прокладывали усы – деревянные кругло лежневые дороги для вывоза древесины, строили сторожевые вышки и проволочные заграждения для оцеплений. После чего армия строителей коммунизма вгрызалась в тайгу.
Сколько людей лежит среди болот на полях захоронений, неизвестно.
Но дорога назад была не для всех: повсюду, где ступала здесь нога подневольного человека, эти места отмечены тысячами безымянных могил жертв тех лихих времен.
А что мешает нам, ныне живущим, постараться и общими усилиями восстановить сведения о дальнейшей судьбе своих земляков и родных. Хорошо об этом написал Вильям Садыков:
…помнить с победами и преступления!
Вечно! Не только сейчас!
Помнить замученных,
Помнить расстрелянных
Наших родных, дорогих…
Нам охранять эту память доверено.
В этом задача живых.
Люди уходят…Но жизнь не кончается,
Если живут имена!
В детях и внуках судьба продолжается!
Память, как воздух, нужна.
Помнить, без временно канувших в Лету-
Боль и твоя и моя…
Надо успеть передать эстафету
Памяти внукам, друзья!
По данным Костромского историко — краеведческого архива на территории УНЖЛАГа располагалось 12 лагерей:
Рассвет, женский ( урочище Бурашное), Белый Лух, Поеж, Синица, № 11, № 13, №30, № 17, № 25, №8, №9 ( немецкий, находилось 2938 немцев – переселенцев на 1. 07.1946г.)
А вообще –то, в Унжлаге насчитывалось 30 лагпунктов.
Производство
3 больницы, 2 деревообделочных завода, 2 швейные фабрики.
Отсюда катили платформы, груженные брусом, досками, вагоны забитые штабелями винтовочных и автоматных лож, простой и стильной мебелью, разнообразными столярными поделками и деревянными игрушками, тюками ватников, бушлатов, стеганых телогреек, штанов, войлочных бахил, рабочих роб из чертовой кожи, комбинезоны, халаты.
Сюда шел порожняк, вагоны со станками, арестанты в столыпинских вагонах и в «краснушках» до лагеря № 4. С 4 комендантского лагерного пункта их развозила по всем другим лагерям «кукушка» — внутрилагерный поезд.
Начальники
С 5. 02. 1938г.- началиником УНЖЛАГа был Ф. Т. Озеров.
С 13. 03 1941г – 12. 08 1943г — ст. лейтенант ГБ Ф.И. Автономов.
С 12.081943г. – 01. 03. 1948г – подполковник ГБ Г.М. Почтарев.
С 7. 04. 1948г. – 14. 08. 1951г.- инженер – капитан Г.П. Иванов.
Далее в разное время лагерем руководили: полковник Н.А. Алмазов, подполковник технической службы И.В. Тюленев, майор Г.В. Щербаков
О сотрудниках пишут как о людях жестоких, малограмотных неумных. Но не они задавали тон.
Здесь были люди культурные, интеллигентные, порядочные, как, правило, руководители и работники: Г.П. Иванова, А.И. Алмазова, А.А. Языкова, В.И. Монахова, З.Г. Черемисинова, ЕМ Шелехова, которые украсили бы любой коллектив.
В Унжлаге работал Герой Советского Союза, танкист Марунов, участник штурма Зимнего дворца М.А. Виноградов, полковник Г. Титов – отец космонавта В.Г. Титова и многие другие интересные и интереснейшие личности:
1. Кремлевский врач Барский отбывал 10 лет за отравление писателя АМ Горького, после отсидки срока остался в поселке Сухобезводном, здесь и похоронен.
2. В типографии работал переплетчик зэк Степан Антонович Горкавцев – эрудит ( любой кроссворд разгадывал тут же) прекрасный знаток классиков марксизма. Но это был японский шпион. Шпион – враг и так знал работы Ленина. Однажды он ответил: «Так готовили же нас, а японская разведка – 2-я в мире».
— А первая?
— Первая – ваша советская.
И это говорил русский человек!
3.С художественной самодеятельностью занимался молодой, подающий надежды, композитор, заключенный Рязаничев. На репетиции его приводили 2 охранника с автоматами и овчаркой. У него было 15 лет за растление мальчиков в московской школе одаренных детей.
4. Киноактер, узник Гулага Георгий Жженов пишет о Владимире Пузанове – музыканте, первой скрипке Унжлага, выдающемся, всегда успешно выступающем под аплодисменты, «браво, бис».
Однажды после партийной конференции был концерт, на котором присутствовал зам. Министра МВД. Ему очень понравилось выступление Пузанова. После концерта он сказал: «Преступно держать такого музыканта в заключении. Завтра утром принесите мне его личное дело».
Принесли. И разразился скандал. «Он добровольно сдался фашистам, был у них следователем, имел офицерское звание! Пытал наших военнопленных и партизан! Он по уши в крови! А я аплодировал этому негодяю!
После допросов и пыток наших людей этот негодяй в офицерском клубе играл офицерам вермахта мелодии любимого Фюрером композитора Р Вагнера».
«С тех пор, когда читаю и слышу, что человек, познавший прекрасное не способен на плохое, аморальное – это не так» А. Квасов.
Унжлаговская художественная самодеятельность считалась самой лучшей в Гулаге.
Ведущих артистов постоянно содержали в больнице, числили их выздоравливающими или санитарами. Там и питание лучше и работы поменьше.
Больницы Унжлага славились замечательными врачами, хорошим оборудованием и они же пристанище искусства.
Лагерная шкала специальностей: Самая почетная – портной, слесарь, столяр, печник, прачка, санитарка, судомойка, кочегар, рабочий бани, кубовщик, пекарь, повар, хлеборез, кладовщик, дневальный, врач, фельдшер, парикмахер, воспитатель КВЧ, зав. баней, зав. коптеркой, зав. посылочной, старшие бараков, коменданты, нарядчики, бухгалтера, писари штабного барака, инженеры зоны и хоздвора. Они все не только сыты, не только ходят в чистом, не только избавлены от подъема тяжести и ломоты в спине, но и имеют большую власть над людьми. Они уединяются в небольших комнатах по 2-4-6 человек, отдельно проводят досуг. А остальные – быдло.
Мне мало надо:
Краюшку хлеба, да каплю молока,
Да это небо!
Да эти облака!
В. Хлебников.
Что же позволяло поддерживать режим секретности?
1. Кто выпускался на волю, давал подписку о неразглашении, а порой, не имея причин к возвращению на родину, многие заключенные селились близь лагеря и трудились в качестве вольнонаемных. Женились на местных женщинах и работали в лесничестве. На территории Тимошинского с/ совета есть не местные фамилии: Чигренец, Видлога, Пацик, Ткачук, Назаренко, Червяков, Щека, Кобзев, Концевой и т.д. А на Вонде жили семьи с фамилиями: Майер, Браун, Гонцовская и т.д.
2. Вспомните плакат советских времен «Не болтай!». Это предупреждение, если сказал лишнее слово – Здравствуй, ИТЛ!
3. «Кто не был – побудет, кто был – не забудет»- любимая присказка заключенного.
Главный инженер УНЖЛАГа – Никаноров. После расформирования лагеря работал в Москве заместителем министра автомобильной промышленности СССР.
«Задолго до создания УНЖЛАГа начала работать исправительно – трудовая система.
Примерно с 1929 года ребятишки деревни Б. Торзать видели каждый день над деревней пролетающие аэропланы. Взрослые понимали, что идет съемка местности, дорог не было, значит, фотографировали леса. Значит, будет лесозаготовка, но никто и подумать в то время не мог, что будут такие масштабы заготовки и стройки и таким способом. Появилось несколько лагерей ( ИТЛ № 22, ИТЛ №28 и ИТЛ № 23) на границе Тимошинского и Торзатского с/ совета железнодорожные ветки от широкой колеи до лагерей и в лес. Возводили мосты через речки и ручьи. В исправительных лагерях не было никакой техники, все делалось топором. На разделанных полянах выращивали овощи для себя и других лагерей. Производили все, что требовалось для существования» — поведал Шулегин Макар Прокофьевич, который работал курьером на лагере № 28.
Сейчас, забравшись в лесные дебри, можно наткнуться на ржавую колючую проволоку, полусгнившие кресты, а еще страшнее провалиться в могилу к костям какого — нибудь заключенного. Среди травы можно увидеть рельсы узкоколейки, с клеймом «КМК им. Сталина» Кузнецкие металлурги сработали их на века.
Центром лагеря был Академстрой. Название получил, наверное, по профессиям заключенных. Лагерь для рабов умственного труда, занимающихся проектами государственной важности. При достаточно высокой скрытности, но небольшого удаления от центра. Есть информация, что сохранились подземные катакомбы – лаборатории, в которых разрабатывались образцы ракетного оружия и изучались трофейные образцы. Эти подземные лаборатории были законсервированы, но сохранились якобы и по сей день. Также место расположения этого лагеря довольно доступно с севера для туристов, что позволит донести больше информации для людей после установки памятного креста.
Много «светлых умов» отбывали не за что свой приговор.
«Сразу после войны здесь проводили какие – то секретные испытания. В середине 50-х годов произошла техногенная катастрофа и всех заключенных и обслугу в одночасье из лагеря вывезли» ( Григорий Третьяк – зек ОЛП № 10).
……………………………………………
В начале учебного года мы, учителя Тимошинской ср. школы, читали по очереди журнал «Нева», где печатались книги А.И. Солженицина «Архипелаг Гулаг», « В круге первом», «Белые одежды», «Дети Арбата». Обсуждали их на педсовете. Решили: так как мы живем на территории бывшего Унжлага, неплохо бы собрать материал о людях, сидевших здесь, нарисовать карту лагерей. И пошла работа с детьми. Это мы делали чисто для себя, заинтересовать детей историей родного края. Материал находился в школьном музее.
……………………………………………
ОЛП — № 10 Ужгур –река. Варнавино.
Григорий Третьяк родом из Мелитополя отсидел в лагере № 10 – 12 лет. В лагерь угодил по религиозным мотивам, отказался в начале Великой Отечественной войны брать в руки оружие при призыве в армию ( молокан или духобор – религиозная секта, возникла в середине 18 века, называли себя « духовные христиане», отрицали религиозные обряды, иконы, святых и всю церковную иерархию, за что и преследовались царским правительством, а в последствии и Советской властью). Схлопотал 25 лет.
После амнистии в 1954 году домой не поехал, вызвал к себе жену Анну и остался работать пасечником. На разделанных лесных делянках стеной стоял еще 10 лет после лесоповала малинник и кипрей ( Иван – чай). Это лучшие медоносы. Сметливый хохол сообразил, какое тут может случиться «Эльдорадо». Совнархоз дал ему ульи, а он с детства на хуторе своем с пчелами возился. Привычное дело. Выделили ему лошадь – мерина и зарплату и дело пошло. Урожаи получались отличные. Все до капли сдавал государству. Начальство уважало и ценило такого работника. Но на родину, все – таки, тянуло. Когда почувствовал, что жить осталось не долго, вернулся на свою Украину, умер в 1974году. Лагерь этот находился за 10 км от Академстроя.
«В лагере сидели в основном интеллигентные и порядочные люди: учителя, директор музея, художники и даже киноартист. Население поселка не опасалось таких жителей. И мы, дети, свободно гуляли возле колючей проволоки и видели все « прелести» заключенной жизни. После выезда всех заключенных по поселку гуляли сторожевые собаки. Они не были ласковыми друзьями детей. Их пришлось отстреливать. Играя в разбойников, мы обнаружили огромный склад совершенно новых валенок. Ребятишки кидались ими, по всему поселку разбрасывали. Наехали крестьяне и увозили их возами. А зэки ходили по пояс в снегу в самодельных бурках, скроенных из автопокрышек».
ОЛП № 13. у Белого Луха от деревни Высокая на с-в.
Потап Михайлович Мартыновский попал в этот лагерь в начале 1946г из политической тюрьмы. Сидел в маленькой камере, без нар, без табуреток. Спал на бетонном полу на шинели. Допросы начинались после полуночи. Ставили к стене, хватал следователь за горло, бил затылком об стену. Требовал признаться, что убивал комсомольцев, что изменил Родине. После побоев попал в больницу, пролежал 29 дней, потом опять камера, опять допрос. Новый следователь требовал подписать 206 –ю. Так попал на лагерь № 13. Просидел полтора года.
Лагерь состоял из 10 бараков, стационар и хозпостройки. Барак делился на 4 «комнаты» — секции. В каждой секции спали по 40 – 50 узников. Со временем построили сушилки для одежды. Основная работа – лесоповал, бригада грузчиков и дорожников.
На подсобном производстве шили бахилы для заключенных, плели лапти. Спецбригада драла лыко в лесу для лаптей. Работали по 12 часов, один раз в месяц давали выходной. Пайка рабочему – 600 г хлеба, неработающим – 400г. Из «мясных» блюд – ржавая килька. Только после войны немного увеличили паек и разрешили посылки из дома. Здесь погибли от истощения Кирилл Мельничук и Захар Манько. Упавших на лесоповале, добивали охранники. В стационаре лагерного пункта работала врачем Нина Сергеевна, полковник медслужбы, сидела по 58 статье.
Перевели на ИТЛ -№ 17, в 10 км от Белого Луха и в 20 км от № 13. Здесь бараки поделены на секции по 20 узников. Работа та же.
Весной 1950 года всех с 58 статьей с лагеря № 17 перевели в Караганду. Лагерь здесь режимный, бараки запирали, на одежду нашили номера. Зона состояла из 3 бараков. Основная работа – строительство жилых домов. Лагерный срок закончился 19. 02. 1952г. «Освобожденных» отправили в Красноярск в столыпинских вагонах, набитых до отказа. Не дождавшись реабилитации, умер в 1991 году.
ОЛП № 3 Командировка.находился за 7км от д. Кукуя на север. Начальник лагеря – Моисей Григорьевич Рывкин, хороший мужик.
Вспоминает Д. И. Пшеницкий (житель д. Кукуй). В 1952г призван на военную службу в армию. Направили сюда в охрану заключенных. Охранял узников 3 года. О них ничего плохого сказать не могу. Люди культурные были, не сквернословили. Относились друг к другу бережно. Жалко было на них смотреть, но ведь и мы несли свою службу.
Пацик Николай Фомич – узник лагеря № 3. «Заключенных везли эшелонами. Всех собрали в один лагерь. Потом расформировали. Поднимали в 4 утра, чтобы к 8 часам утра прибыть к месту работы в делянку. Идти тяжело, шли голодные, поддерживали друг друга за руки. Велась большая заготовка леса, даже зимой лес подвозили к рекам Низмице и Унже для сплава. 1949 год. Страшный голод. Хлеба – 50 г. утром и вечером. Суп – лист капусты зеленой. Вода и ложка растительного масла. Однажды привезли соленую кильку, давали без нормы. Голодные зэки набросились на еду и стали пухнуть от соли и воды. Смертность была жуткая. Мертвых вывозили машинами».
Тюкалов Михаил Иванович – узник лагеря. « Лес валили вручную: пила поперешка, пила –лучевка, топор. Все несли на себе в делянку. По периметру делянки стояли вышки 4м, на них стояли охрана – стрелки.
Жена начальника лагеря была начальником санчасти. На работу отправляла всех. Кто мог ходить. По дороге от простуды и голода умирало по 6-8 человек в день. Умерших на носилках несли до зоны. Сначала трупы складывали в землянку, ночью хоронили. Те, кто оставался в зоне, делали подкоп в землянку, вырезали внутренности умерших, варили и ели, чтобы не умереть с голоду. Ночью вырывали ямку – могилку, слегка засыпали землей или снегом, ставили деревянный крестик и № статьи. Фамилию и имя писать не разрешалось… Сменилось много начальников, только об одном из них – фронтовик с женой- сохранились хорошие воспоминания». Н. Герасимова, ученица 10 кл.
Правда о лагере «Синица»
В 1945г. жителю с. Тимошина Ухову Геннадию Васильевичу исполнилось 10 лет. Летом он работал вместе с родителями на подсочке (сбор сосновой смолы) на берегах лесной речки Синица в 8 км от Тимошина. Работа сезонная, и ее пик приходился на теплое время года. Каково было работать в лесу в июньскую жару, когда тебя атакуют тучи оводов. И эти тяжелые ведра со смолой, но время было интересное, и вот что он рассказал:
Однажды на Синицу приехали 3 незнакомых человека. Один военный и 2 штатских. Они приехали осмотреть место будущего лагеря. А спустя неделю на берега Синицы прибыли 13 заключенных. Сначала выкопали под жилье землянку и жили в ней год. Это были безконвойные зэки, т.е. работали они без охраны, строили зону. Мы с ними подружились и они нас подкармливали.
Забором для зоны служили 4-х метровые бревна. Их закапывали на глубину 70 см. Бревна стояли сплошь, без разрывов. Поверх забора натягивали колючую проволоку. Далее шли столбы в несколько рядов, между которыми также натягивали «колючку». Между сплошным и проволочным забором по натянутой проволоке заключенных охраняла специально обученная собака. Входом в зону служили большие ворота.
Кроме зоны, на противоположном берегу речки срубили также два барака для вольнонаемных. В одном жили женщины, а в другом – мужчины.
Заключенные один раз в 10 дней ходили в баню. Она была за 12км в другом лагере № 19 на выгорской дороге. Они уходили на 3 дня. Нас с Ваней Матиным оставляли за сторожей. Наказывали, что есть можно что угодно и сколько угодно. Честное слово, мы не поверили своим глазам, когда увидели такое обилие продуктов: брикеты крупы, красная рыба, мясные консервы.
В зоне отбывало срок 600 заключенных. К лагерю подвели ширококолейную железную дорогу. По ней везли лес в Горький.
Осенью привезли локомобили, работающие на дровах. Они давали электроэнергию в лагере, в поселке для вольнонаемных и в оцеплении, где шла заготовка леса. Заготовленную древесину к железной дороге подвозили на лошадях – немецких тяжеловозах, а лагерное начальство ездило на орловских рысаках, изумительных по красоте и стати животных. К коням было трепетное отношение. Рабочей лошади скармливали 10 – 16 кг овса в сутки. Сено возили пресованное. Заболевших животных выхаживал ветврач.
Широко применялись механизмы. Заготовки вручную почти не было. В делянках работали электропилы, весом 26 кг.
После окончания срока некоторые зэки не спешили на родину, а оставались в деревнях.
Кобзев Вас. Вас. Познакомился с фермером Гришиной Анной Петровной ( ферма была на летнем пастбище в лесу, недалеко от Синицы). Поженились, построили свой дом в Карькове, народили 2 детей (Алла и Володя). Они учились в Тимошинской ср. школе. Отец работал электриком.
Пашин Василий Макарович – узник лагеря Курьян. Просидел в лагере от звонка до звонка 10 лет. Получил срок за мешок сухарей, который утащил из охраняемого вагона и принес во взвод, чтобы накормить голодных солдат.
День у заключенных начинался в половине шестого утра. Сразу в столовую, потом в лес на работу. Зимой рассветало поздно, и в какое –то время приходилось греться у костра, а как рассвело – пилу в руки и валить деревья. Лес перевозили на лошадях, грузили в вагоны, отправляли в путь: Лапшанга- Сухобезводное – за границу. Если не выполняли норму, на несколько дней сажали в штрафной изолятор — крохотное помещение, где 10 – 15 человек могли только стоять. Стояли всю ночь, а утром на работу выходили со всеми вместе в любую погоду. За малейшую провинность можно было попасть в Бур – барак усиленного режима. Урезали хлебную норму до 450гр., а то и до 350 граммов. С собою брали 2 пары лаптей, но на смену их не хватало. Трудно было выносить издевательства охраны. Ни с того ни с сего с вышки идущим в лес на работу могла прозвучать команда «ложись» и люди падали вниз , лицом в грязь.
Норму по заготовке дров Василий Макарович выполнял по-стахановски. Работал как вол, даже зимой в одной робе без фуфайки, чтобы удобнее было. Даже приезжало начальство удостовериться в правдивости его выработки. За это у него были поощрения, и пользовался уважением у начальства и получал дополнительный паек.
Трудно приходилось молодым девушкам в лагере. Своей красотой, статной фигурой, улыбкой соблазняли они «придурков – начальников». Каждая старалась найти себе покровителя. Вот и Валентина Дружинина приглянулась Василию Макаровичу доброй улыбкой, рыжими волосами, стройной фигурой.
Девушка из Буя любила петь романсы. Любимый романс « Темно –вишневая шаль». А голос какой звонкий! За словом в карман не лазила, завидущим, острила, больных подбадривала. Днем работала в лесу – сучки таскали в кучи и жгли, возвращались в зону чумазные, ободранные, а вечерами ходили в клуб на репетицию. А после репетиции полчаса выделяли на встречу со своим заступником. Василий подкармливал Валентину, то хлеба, то котлету принесет. От вспыхнувшей любви родилась у них дочь Нина. Женщин с малыми детьми перевезли на север. В дороге у некоторых от голода умерли дети, а Валентине опять покровитель – врач помог выходить девочку. Доктору приглянулась молодая мама с голубоглазой девочкой. Она прикармливала маму, чтобы та покормила дочку. И добилась, чтобы Валю освободили досрочно. И ее освободили на 2 года раньше. Поехала Валя по совету мужа на его родину в д. Карьково. От Курьяна зимой шла пешком Валентина Леонидовна до незнакомой деревни. В одной руке чемодан, а в другой — сверток –малышка. В голове думы: как примут ее – зечку, старые родители Василия. Нелегка путь – дорожка. Сначала несет девочку, положит ее под елочку, вертается за чемоданом. Так всю дорогу в 10 км шагала она в чужую сторону. А сторона действительно оказалась чужой. Не полюбили ее родители за кроткий нрав, за прямизну, за умение учитывать любую копейку. А вот дочку приняли с любовью, порода была Пашина. Вернулся потом Василий, устроился работать в лесничество. 15 лет прожили они с родителями и похоронили их. Народилось у заключенной пары еще: Леша, Саша, Коля, Катя. Валентина Леонидовна сейчас живет у дочери Кати в Костроме.
Мазыгин Михаил Ильич призван на военную службу в армию. Попал в Курьян – строй. Работал начальником охраны, шофером. По роду службы часто бывал на других лагерях и в Тимошине. Приглянулась ему 17 –летняя девушка Наталья Панфильевна Рыжова. У нее уже был кавалер. Но статный молодой офицер отбил Наталью и предложил ей выйти за него замуж. Голодно было в деревне во время войны. Особенно не колхозникам. Семья Натальи вернулась из Челябинской области, отец пошел работать в лесничество, т.к. последние 100 рублей заплатили за дорогу от Макарьева до Тимошина. Посадить картошку, лук не разрешали, т.к. в колхозе никто не работал. Земли не давали. Младшая сестра Анна в школе не училась, была не грамотная, по семейному решению пошла в колхоз. А Наталья закончила школу-семилетку, работала на Нерегу на складе. Вот и решила Наталья выйти замуж за военного, чтобы помочь семье выжить. Родились у них две дочери: Надежда и Татьяна. После войны лагерь расформировали и перевели персонал в Пущино Московской области. Так Наталья Мазыгина оказалась в Пущино. Михаил Ильич умер. А она и сейчас живет у дочери Надежды Афанаскиной.
Здесь же в Курьяне сидел свой срок по «Делу врачей» врач Адливанкин. По окончании срока жил в Тимошине, работал в больнице, местные жители отзывались о нем, как отличном докторе. Дети его ходили здесь в школу.
«ОЛП № 1 стоял в лесу в 8км от с. Горки.
ОЛП №7- на старице речки Ветлуги. Между ними 12км. Они были связаны между собой. В одном заготовляли лес, а в другом вязали плоты в 2-3 наката. Берега вокруг реки были чистые, ни кустика – лес скатывали прямо в воду с машины. Вся река заполнялась деревьями. Еще делали соймы: бревенчатая изба только на плоту. Ребята туда рыбачить ходили. Сидишь, ловишь, подходит зэк, попросит удочку – половить хоть 5 минут, по рыбалке соскучился. Но рыбу отдавали нам. Мы ведь на рыбалку, как на работу ходили – есть было нечего. И лески у нас не было, крючок на скрученную и намыленную нитку привязывали, а если зацепится, ныряли и вытаскивали.
От ОЛП №1 сделали лежневку – дорогу из бревен. К ней подвозили лес на тележке, а потом грузили в машины.
Сначала в ОЛП №1 сидели только одни мужчины, стали убегать.. Там же сделали женский барак. Мужчины спиливали лес, а женщины обрубали сучки. Побеги прекратились.
Появление лагерей сыграло положительную роль – в «медвежьем углу» закипела жизнь. Новые люди хоть какую – то цивилизацию принесли., облагородили нас Мы раньше никуда не ездили, жили как крепостные. А заключенные о других городах и странах, где воевали, рассказывали.
У нас в доме два расконвоированных зэка жили. Очень порядочные люди. Один рисовал хорошо, и меня учил. Пришло время, я строителем стал, и навыки пригодились. Постояльцы платили родителям деньги и по хозяйству помогали: дров наколоть, сено косить. Они умели и шутить. Однажды поймали козу, надели на нее робу, написали неприличное слово и по деревне пустили. Вся деревня от смеху кувыркалась.
В 1950 г. зэки хотели захватить лагерь №7. Там сидели те, у кого срок от15 до 25 лет. Блатные выставили работяг вперед, чтобы их первых с вышек стреляли. Но один «работяга» оказался умным, крикнул: «Всем лечь!» блатным деваться стало некуда, и они разом подняли руки вверх.
Однажды мы подкоп к берегу реки нашли, который зэки выкопали – метров 100.
После расформирования лагерей в Шуду приезжало много родни умерших, особенно на ОЛП№1. На кладбище приезжали, нанимали ребятишек местных места захоронений показать. Расплачивались конфетами. На кладбище зэков кресты вырезали прямо на ближнем к могиле дереве. Лагерное начальство на это глаза закрывало – ведь могила – это последний приют. И никакие политруки ничего сделать не могли».
Рассказал 72 летний житель с. Горки Виталий Сахаров.
«ОЛП №3 находился около д. Березняки, лагерь для политических. Расформировали самый первый. Начальник лагеря вышел на пенсию и три года прожил прямо в бараке.
Деревенские пекли из картошки «жимчики» и продавали зэкам по 5 копеек. В лесу было специальное место, вроде рынка, 300м от лагеря, туда заключенные приходили не все, конечно, а выбирали специального человека, которого выпускали из зоны. Он приносил чистую посуду и заказ на следующий раз. Не было случая, чтобы они обманули.
Заключенные и поселенцы жили лучше, чем колхозники. У них всегда были деньги. Они заказывали водку. Мы им приносили, но ее разбавляли молоком, чтобы вохры не заметили.
Лагеря окружены колючей проволокой, отбой, распорядок дня, перекличка – все как положено. После отбоя никого не выпускали.
А когда лагеря закрыли, мы ходили смотреть. Барак усиленного режима видели – голый сруб и ни окна, ни дырочки», — продолжил В. Сахаров.
Не по рельсам
идут составы.
По суставам
идут,
по суставам.
Через лес идут
по черепам.
.
И шептать уже память
устала
имена
утрамбованных там.
.
И когда ты
в вагон-ресторане
пронесёшься здесь,
скукой томим —
Пусть их мука
тебя протаранит
и швырнёт в этот ужас
на миг.
.
Чтоб дивясь
землянике и хвое,
понял ты,
сквозь немеренность зла,
На каком тут
крутом перегное
эта чудо-тайга
расцвела.
.
Не по рельсам
идут составы.
По суставам идут,
по суставам.
Через лес идут
по черепам.
.
И шептать уже память
устала
имена
утрамбованных там.
(О. Азаров )
Комментарии блокированы во избежание спама